Читать «Гражданственность и гражданское общество: самоорганизация и социальный порядок» онлайн - страница 115

Сегодня это сокращение численности населения списывают на мор, тогда как летописи всегда упоминают как мор, так и уход крестьян. Тот же Нефедов предлагает аргумент, заключающийся в том, что де крестьянам некуда было уходить, ибо на среднем Поволжье как раз в это время развернулись восстания местного населения. Но в том то и дело, что эти восстания как раз и были ответом на конфликты с переселенцами, русскими земледельцами, что приводило к разрушению привычного, архаичного образа жизни местных аборигенов. Русское население концентрировалось вокруг новых городков: Чебоксар, Цивильска, Козьмодемьянска, Кокшайска, Санчурска, Лаишева, Тетюшей, Алатыря и др.

Итак, очевидно, что благое для государства дело — завоевание Казани и присоединение Астрахани привело к результатам, обратным желаемым. Запустели тягловые земли и опустела казна государева. Поместное дворянство обнищало, вплоть до невозможности нести службу. Более того, именно поместное дворянство было той социальной базой, на которой держалось царство, и его относительное ослабление привело к росту силы и влияния вотчинного боярства, что предстало прямой угрозой царскому престолу.

Вот в таком контексте и стоило бы рассмотреть внутренний, душевный надлом царя и, соответственно, его действия по управлению царством. Когда дело его жизни, его царское служение (не зря мы столько времени посвятили значению венчания на царство для самого Ивана и для русских людей того времени), его литургия рассыпается как замок из песка. Именно в контексте такого громадного отчаяния стоило бы взглянуть на отказ Иоанна IV от царства и возвращение к великокняжескому званию. Тут видится попытка карнавализации, осмеяния своего исполнения служения, попытка отказаться от своего императорского долга, таким, как он его понимал: Ну что такое царь? Вон видали царь, Бекбулатка.

Попытка явно неудачная и ввергшая царя в еще большее отчаяние. Желанием хоть что-то удержать, получить противовес вотчинной аристократии было и создание опричнины. Еще раз хочется обратить внимание на работу И. Я. Фроянова «Драма русской истории: На путях к опричнине» [255]. Предложена весьма спорная концепция, но даже оспаривая некоторые выводы автора, трудно усомниться, сколь серьезная идеологическая борьба накаляла атмосферу в русской духовной среде того времени. Очевидно, далеко не всех, особенно в кругах княжат и земского боярства, устраивала мессианская идея утверждения нового Рима на Москве-реке. Ведь эта идея несла вполне конкретные, ощутимые последствия в форме строительства жесткой имперской организации, совершенно меняла иерархическую структуру русского общества! Венчание на царство нового цезаря звучало одновременно похоронным колоколом по старому, вотчинному боярству. Естественно, подобный идеологический конфликт нашел религиозные, обычные для того времени средства выражения. И в этом смысле стоит внимательнее присмотреться к позиции Фроянова, видевшего в опричнине религиозный орден, в некотором смысле царскую инквизицию, направленную против враждебной идеологии и еретических движений, посредством которых эта идеология выражалась. Нам сейчас трудно говорить, насколько удачной была эта попытка. Видимо все же нет, поскольку сам царь после отмены опричнины запретил говорить о ней.