Читать «Где ты, бабье лето?» онлайн - страница 61

Она все еще глядела, а он посуровел, стиснув зубы, повел машину. Нет уж, как ни любит он Холсты, как ни настаивает Женька, а жить в одном доме с Алевтиной они не будут, нет…

15

У стога стоял уже экскаватор и нагружал пшеничную солому на машину Саши Суворова. Никто не спросил, почему это Юрка едет опять от Редькина, — может, решили, домой ездил. Он поставил трактор под погрузку. Горючее было на нуле.

— А говорил, на одну ездку хватит, — усмехнулся Саша. — Ну, жди, сейчас пригонят цистерну с горючим.

И он поехал в Сапуново, где в недействующей давно церкви запаривали солому и производили теплое питье коровам, называемое почему-то «гидролиз». Пока нагружалась тележка, Юрка пошел наискось по полю, к тому месту у старого погоста, где так и не поглядел окольцованные сосны. Снять кору по кольцу — значит прервать ток соков. Дерево будет сохнуть, а не срубят — упадет.

Клевер поднимался по жнивью невысоко, всякий клевериный трилистничек заворотился от сегодняшнего ночного мороза изнанкой, что сообщало зеленому еще полю белесый вид. И этот вид, и то, что стерня была все-таки высока — в тех местах, где пшеница здорово полегла и взять ее было трудно, и бесчисленные кротиные горки (давно на кротов никто не охотился!), и норы мышиные, во множестве истыкавшие землю, и коровьи заветренные лепешки — все придавало полю вид неопрятный. Юрка шел, как идет следопыт по лесу — все о чем-то говорило ему. Особенно сердили шматки срезанной им, но не подобранной, оставленной комбайном пшеницы. К деревне ближе их было мало, видно, бабы растащили курам, а тут, к погосту и увалу, поросшему сосняком, они были накиданы размашисто. Правда, черт-те что выходило! Он это поле пахал, сеял, косил, а комбайнеры плевали на его работу, позволяли себе неряшливо убрать отличную пшеницу, да еще продавали ее втихую. Так дальше продолжаться не могло, они уже говорили с Суворовым: что-то все идет не так в организации труда и обработке полей.

Крутой склон, спускавшийся в сторону реки, был пуст и гол — ни крапивы, ни малинников — в безлистье, в бестравье старые и молодые сосны точено, как солдаты в строю, уставили гору — понизу от корня лиловые, кверху медные. Те, которые помоложе, среднего возраста, были прекрасны и трогательны в своей устремленности вверх, в лепной законченности. Юрка шел и внимательно оглядывал каждую. Вот под корнем, правда с одной лишь стороны, давно снята кора, и луб весь источен каким-то червем, муравьем, букахой — белый порошок древесины сыпался по оголенным, серым от дождей мышцам. Но сосна и не думала падать, обвив себя с другой стороны крепким, с корой, корнем, как кошка хвостом, опиралась на него.

Наврали люди, что ли, думал Юрка, шаря глазами по горе, словно пересчитывая сосны. И вдруг — стоп! «Сволочи!» — будто выстрелило слово, просвистев в тишине.

Он скатился по торчащим голым прутьям малинника. Там, на середине горы, меж двух могучих уже елей, была в земле выемка, а над ней чья-то скверная сметка протянула железный трос. Концы троса обвивали обе ели. Видно, разводили под ними костер, а на трос вешали котелок или чайник. И ради этой минутной радости оба дерева, скованные, стянутые, обречены если не на гибель, то на уродливое существование, — трос глубоко въелся в кожу одного и другого. Дерево растет изнутри, расширяется, а трос остается в коре. Теперь, если попробуешь его оттуда выдолбить, погубишь ели. Смотреть было страшно.