Читать «Где ты, бабье лето?» онлайн - страница 148

И гулко, уже в полном молчании застучал молоток.

Когда снова понес Алевтину поток ежедневных, ежечасных забот на ферме и дома, Женька нет-нет да и заставала мать в непривычном для нее состоянии: сядет где попало, уронит руки на колени и глядит в одну точку — и сразу видать, какие тяжелые руки.

— Ты чего, мам?

— Да так, устала чего-то.

Однажды сказала:

— Вот уже и картошку надо опахивать. Казалось — лето еще впереди, все только и подгоняли его. А зачем? Пройдет, а дальше опять ничего…

И все ж всей душой ждала она, когда зацветут огурцы, закраснеет клубника — зеленые ягоды лежали в воде, гроздьями свесившись в борозды, гнили.

Но пришла пора приниматься и за картошку. И тут обнаружилось, что окучник, лежавший в конце огорода, пропал. Своих опросила — никто не убирал, не видал. Соседки, охваченные той же заботой, только дивились: и кому надо было? Этот окучник, с весны вытащенный со двора, всегда находился на месте. Никто никогда не зарился.

Расстроившись, Алевтина бездельно моталась, а пообедав, велела Юрке лезть на лиственницу, обрезать до половины. Лиственницы посадил еще Федор — одна уже путалась в проводах, да и солнце застила дому и палисаднику: смородина скукожилась, пионы шли плохо — Зимина дала два корня весной.

Юрка жалел, что Степашка маленький, а то бы он сделал для него из срезанных ветвей «салашку», как называли они ребятами шалаши, которые устраивал батя (то-то радости было!).

— Успеешь, — сказала Алевтина, — год-второй — и те две обрежем.

Лиственница широко, шатром, разбросала оставленный нижний громоздкий ярус. Юрка подбирал ветви, перерубал и сносил во двор, клал на поленницу, а Женька, укутавши Степашку в голубое, похаживала под лиственницей.

— Ой, Юра, на пальму похожа! Вот мы с воробушком и на юге!

И вдруг она увидела, что мать сидит под окном, глядит в одну точку.

— Мама!

— А? А, это я так. Вот думаю, никто теперь так и не узнает, кто тогда продавал зерно.

— Какое зерно?

— Да когда поссорились с Манечкой. Из-за мешка зерна ведь. А теперь окучник. Куда бы деться ему? Она ведь озорница была, представляльщица.

33

По деревне ходили следопыты. Мальчики и девочки — двенадцати лет и пятнадцати. С красными галстуками, с засученными штанинами и рукавами, кое-кто в джинсах, трое в буденовках: два спортивных парнишки и рыжеусый, бородатый предводитель, с комсомольски боевитой женой Герой.

Они ходили от дома к дому, расспрашивали, как и что было в деревне во время войны, когда подошел враг. Многие помнили и рассказывали, как явились разведчики на конях, в касках, потом принеслась на мотоциклах немецкая часть — женщины в тот час на колодце собрались; как смели́ за неделю всю живность — бабы еще препирались из-за яиц, кур, сала, и многие едва не поплатились жизнью; как гоняли деревенских расчищать проходы в лесу — по наезженным дорогам ездить немцы боялись; как отсиживались в подполах мальчишки и девчата, а молодухи мазались сажей, навертывали на себя всякую срамоту, чтобы казаться страхолюднее. Перебирали беды, учиненные ворогом, — сколько деревень пожег, сколько люда побил. Все как бы вернулись в то страшное время и, встречаясь друг с другом, заново переживали. Отец Клавдии Иван Леднев, Юркин и Валеркин прадед, умер в одночасье: помнил империалистическую, говорил, что Германия — это культура, а три немецких солдата в одно утро стянули с него три пары валенок — так и не сумел он в тот день принести воды с реки, всякий раз босиком возвращался, к ночи поднялся жар, а к рассвету не стало Ивана. Марфа с испугу раньше времени разродилась, рожала в углу избы, а немцы тут же гоготали — уползла она в ту ночь с появившейся дочкой к древней пастушихе Афимье, в халупу об одном конце на зады. Зоя-продавщица помнила, как вывели забредших к ним русских бойцов и расстреляли у амбара на огороде. У Авдотьи Хлебиной в клочья разнесло сынишку, у Михаила Зайцева — брата: наткнулись мальчики на снаряд, хотели его обезвредить. Да мало ли чего было — в каждом дому горе…