Читать «Где ты, бабье лето?» онлайн - страница 147

Посередке, напротив гроба, громоздилась Марфа в серой длинной поролоновой куртке. Время от времени в тишине бухала густым голосом: «Святый боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилу-у-у-у-уй нас». «У» выводилось особенно тщательно, выходило даже в разных тональностях. После чего Марфа бормотала чего-то, крестилась и кланялась. И опять возникало торжественное молчание. И опять она затягивала: «Святый боже, святый крепкий… у-у-у-у-уй…»

В кухне переговаривались хозяйки, топотили из двери в дверь, готовясь помянуть, чтобы народ после похорон не ждал долго — поди, иззябнут.

Подпершись палкой, прислонясь к печке, Андрей Воронков стоял бледный, коротко остриженный, какой-то вытянувшийся, в черном костюме, странно менявшем его, — кто знает, может, помстилась собственная смерть, передвигался он все труднее.

Авдотья Хлебина устала, присела на диван и, моргая над свечкой слезящимися глазками, строго заметила Марфе:

— Надо не «помилуй нас», а «упокой, господи, рабу твою».

— А я так и говорю потом-то, — отбрехнулась Марфа и вновь затрубила, однако громко произнесла: — Упокой, господи, усопшую новопреставленную рабу твою Марею! — Обернулась к Катерине Воронковой, розовое полное лицо сверкнуло обычной улыбкой: — Елкой-то пахнет — душа с телом расстается!

И все же торжественность и печаль копились в бабьем стоянии, в их последнем поклоне.

— Вся Россия на этих бабах держится, — донесся с крыльца молодой мужской голос, видимо кого-то из племянников.

Кто-то помянул войну, ему тотчас ответили:

— А на фабриках и заводах кто? Дети их, внуки, дочки да внучки!

В дверь заглянула Алевтина:

— Ну что, бабы, сделали свое? Выносить пора.

Дождик все накрапывал, и в небе погромыхивало, урчало.

Уносили Манечку мужики далече не молодые — Свиридов, Хлебин, Борис Николаевич, Боканов и, конечно, Михаил Зайцев. Помогали наехавшие племянники и Юрка Леднев. Часто менялись, подставляя под гроб табуретки, которые, вместе с веревкой, тащил, ковыляя в серых валенках, Пудов. А впереди плыли два жестяных зеленых венка, стоявших прежде под образами. И долго маячила у околицы одинокая фигура в черном костюме.

Чем ближе подходили к мосту, к Курганам, тем ярче озарялось небо, тем хлеще подгонял шествие гром. Хлюпнули по воде в бочажинке и внесли Марию Артемьевну в гору. Цветные кресты крылись среди орешника, ольхи и калины.

Вырытая яма оказалась глубокой, чистой, почти сухой, глина с вкраплениями известняка была хорошо отесана. «Молодец, Юрочка», — похвалила Алевтина. «Вот тебе и квартира», — вздохнул кто-то. Прощались по череду, низко кланялись, произносили приветные слова, прикладывались к сложенным рукам, к желтому лбу, к иконке. Сестры смешали все, пошли причитать, выкликать, и бабы заголосили, заплакали, обтирая лица концами платков. Гром бухнул над самой могилой, дочка упала на Манечку, закричала, обхватила, истеребила мать. Приоткрылись у Мани губы, блеснул металлический зуб — устала, видно. Пора было в покое оставить. Долго прилаживали платок у шеи, то завязывая узлом, то развязывая. («Нельзя узлом», — говорили бабы.)