Читать «Вы находитесь здесь. Карманная история вселенной» онлайн - страница 7

В общем, в университете у меня была математика, и мне быстро стало понятно, что я ничего в ней не добьюсь. “Нормально” в математике — это примерно то же самое, что “нормально” в гастрономии или “нормально” в исполнительском мастерстве: гигантская пропасть между любителем и профессионалом. Действительно одаренные люди начинают там, где любители выходят из игры. Хорошее блюдо может быть результатом скрупулезного следования рецепту, но где берутся новые рецепты? Хоть я и мог когда-то вывести эйнштейновские релятивистские уравнения или доказать теорему Геделя с нуля, я не понимал, что делаю, когда словно заклинания повторял проницательные догадки о природе сущего. Несмотря на многолетнее образование, я нисколько не приблизился к пониманию того, что же делают ученые, когда занимаются наукой. Отчасти проблема заключается в том, что большинство ученых вполне счастливы делать то, что делают, не задаваясь лишними вопросами. Философские загадки их не интересуют, их ответом будет остроумное высказывание Ричарда Фейнмана (1918-1988) — “Заткнитесь и считайте!”. Ученые — прагматики. Если все работает, то философские размышления совершенно излишни. Американский физик-теоретик Ли Смолин (1955) пошел даже дальше, провозгласив, что “мы в науке стремимся к объективной картине мира, незагроможденной философскими или теологическими предрассудками”. Но наука не может быть отделена от философии и теологии, словно между ней и другими формами познания бежит отравленная река. Исторически наука произошла от философии и космологии, а то, что знает наука сейчас, — это современная история возникновения мироздания. Ровно в этой реке я и хотел бы находиться.

Я вернулся в университет за последним, как выяснилось, глотком формального образования — курсом истории и философии науки, начавшимся как докторантура, но вскоре сократившимся до одного года. Моим самым ярким воспоминанием стало замечание заведующего кафедрой, которое я запомнил отчасти из-за того, что он сразу же от него отрекся, а отчасти потому, что у меня это связалось с моим постоянным ощущением своего маргинального положения в мире. Завкафедрой стал размышлять, каково это — учить игре на фортепиано, зная только о двух физических переменных: скорости и силе нажатия на клавиши. На секунду задумавшись, он предположил, что хватило бы одной переменной, силы, поскольку действие механизма фортепиано ограничено. Мое сердце забилось от предчувствия интересного, здесь можно было перекинуть мостик через реку. “Но мы что-то углубились в эстетику”, — заключил профессор и сменил тему разговора. В конце года я забрал диплом и не слишком умудренным попал в большой мир.

Мне повезло за последние двадцать лет встретить и опубликовать нескольких наиболее проницательных из современных авторов. Некоторые из них пишут о науке, другие — о переживаниях человеческого сердца. Так что долгое время я был счастлив тому месту между двумя мирами, которое я для себя нашел.

Как и для многих, кто пришел к писательству поздно, главным толчком для меня стал кризис. Независимо от природы этого кризиса результатом его стало четкое осознание: либо я продолжу и дальше искать того, кто напишет книгу, которую я хотел бы прочесть, либо я напишу ее сам. При этом в положении аутсайдера может обнаружиться даже определенное преимущество.