Читать «Вся проза в одном томе» онлайн - страница 300

Юрий Вячеславович Кудряшов

Меня насквозь пронзило мучительное чувство стыда, какого я никогда ранее не испытывал с такой силой. Этот человек, которого я ненавидел, считал позором и обузой семьи — был настоящим героем, мучеником за правду, взошедшим на эшафот за свои смелые антисоветские убеждения. Как я и предполагал в своих самых дерзких мечтах, мой отец пал жертвой политических репрессий. Именно они превратили его в жалкое и никчёмное полуживотное. И этого человека, которым надо было гордиться, я жестоко оскорбил в последний день, когда видел его, и навсегда запомнился ему таким!

Что же делать теперь? Как исправить эту чудовищную ошибку? Где искать потерявшегося отца? Как просить у него прощения, если он найдётся? И как жить дальше с этим невыносимым чувством отвращения к самому себе? Больше всего меня терзала мысль, что отец ушёл помирать в одиночестве, почувствовав себя обузой, не встретив в родной семье понимания и сочувствия, не захотев осложнять наши жизни своей — уже давно конченой и утратившей смысл жизнью. А зачем жить, если даже единственный сын, на которого ты возлагаешь последние надежды — ненавидит тебя? Я почувствовал себя отцеубийцей, вспомнив своего тёзку из Достоевского. Уже тогда я понял, что мне придётся жить с этим всю оставшуюся жизнь. И до гробовой доски корить себя за то, что обидел своего героического отца, прежде чем навек с ним расстаться.

И почему этот фильм не вышел на экраны раньше? И только ли в фильме дело? Разве информация о советской репрессивной психиатрии не была уже давно открыта и общедоступна? Разве жизнь познаётся по телепередачам? Разве не должен был я знать об этом, как гражданин, мыслящий человек своей эпохи, к тому же планирующий влиять на чужие умы? Разве не было моей обязанностью разобраться в этом, прежде чем осуждать отца? В самом деле — пожалуй, мерзее всего было то, что фильм этот отнюдь не открыл для меня что-то принципиально новое. Разве я не знал всего этого раньше?

Разве мама не рассказала мне, как исчез отец? Разве из этого не следовало с очевидностью, что было истинной причиной диагноза? Разве я не думал и не мечтал о таком отце задолго до того, как увидел фильм? Неужели всё дело лишь в деталях, на которые открыл мне глаза телевизор? Неужели со всем моим хвалёным интеллектом так трудно было сложить вместе «а» и «б»? Неужели исходящий от отца запах, его кривые зубы и торчащие кости, странность его речей — оказались сильнее здравого смысла и замутили мне рассудок?

И неужели столь ненавистные мне большевики так легко достигли своей цели? Ведь моё презрение к отцу, моё недоверие к каждому его слову, моё отвращение к его облику — и было их целью. Как же легко они обвели меня, такого умного, вокруг пальца, взяли меня голыми руками с помощью столь простейшего, как мне казалось теперь, психологического приёма!