Читать «Вся проза в одном томе» онлайн - страница 139

— Скатертью дорога! — воскликнул Артур. — Одним жидом меньше!

— Ну это уже ни в какие ворота не лезет.

— Артур, пожалуйста! — вновь попытался успокоить своего друга Евгений Фёдорович. — Не строй из себя антисемита, каковым ты не являешься. Когда ты в гневе — ей-богу, иногда не ведаешь, что говоришь. Простите его, друзья.

— Вот вам живой пример, — не унималась Лидия. — В Англии такого не услышишь. Там за такое можно в тюрьму загреметь. Там принято уважать человека, каким бы он ни был — еврей, голубой или инвалид. Я столько раз предлагала тебе, отец, переехать туда и жить с нами! Там бы вылечили твой рак, поверь мне. Там бы ты не терпел дикую боль, два часа стоя в очереди за процедурой. Ты не хочешь — ради Бога, это твоё решение, я над тобой не начальник. И я уважаю твоё решение. Это твоя жизнь, и не мне ею распоряжаться. Но это не значит, что я обязана разделять твои взгляды.

— Мою боль уже никто и ничто не может уменьшить. И мой рак нигде не вылечат лучше, чем здесь. Может быть, люди там лучше, чем здесь. Но они не волшебники.

— Когда ты стала такой? — перебил его Веронян. — Я же носил тебя маленькую вот на этих руках!

— Артур, прошу тебя, — продолжал Смычков. — Невозможно объяснить человеку, почему надо любить свою Родину, если он не понимает этого сам. Как невозможно объяснить, почему надо уважать старших. Мне казалось, я воспитал в тебе это, Лида. Но, видимо, я был недостаточно хорошим отцом. С этим нашим импортированным интернационализмом мы стали похожи на подростков. Когда мальчику лет шестнадцать — вот как Гоше — он не уважает своих родителей. Он думает, они глупые, старомодные, полны предрассудков. Но когда он взрослеет — он понимает (если, конечно, способен понять), что его родители — это и есть он. А он — это его родители. Всё в нём от них. И он сам не замечает, как повторяет все их ошибки, как удваиваются в нём все пороки, за которые он их осуждал. И как бы далеко он от них ни уехал — он от этого никуда не денется, ведь они едут с ним. Потому что остаются внутри него — а от себя не уедешь. И точно так же невозможно уехать от своей страны — потому что ты носишь её в себе. И вместе с собой увезла её в Лондон.

— Папа, ты живёшь в книгах, ты не видишь за ними реальной жизни. Ты так красиво говоришь, так патриотично и пафосно — а я слушаю тебя и вспоминаю, как мама болела. Как я отпрашивалась с работы и сломя голову бегала ей за лекарством, которое в Лондоне есть в любой аптеке, а у нас почему-то в одной на всю Москву. Как мне за таблетки, которые в нашем случае должны были выдавать бесплатно, заломили цену вчетверо бо́льшую, чем они сто́ят в Лондоне в любой аптеке. И как я два часа стояла в очереди за справкой о том, что маме полагается пособие в семьсот рублей — чтобы услышать, что справка ещё не готова и я должна прийти завтра, чтобы завтра снова простоять два часа и услышать, что она не готова. Я вспоминаю всё это — и пытаюсь напрячь воображение и представить себе: что бы я подумала, если бы услышала от тебя все эти слова тогда, а не сейчас за этим столом? А я бы, наверное, подумала, что ты окончательно спятил.