Читать «Всерьез» онлайн - страница 73

В школе меня чморили, когда нам задавали нарисовать свою семью, потому что в моем случае она всегда состояла из меня с дедом. Ну, и мамы иногда. Что, как выяснилось, странно, и неправильно, и должно быть по-другому.

Сейчас-то я думаю, не пойти бы им всем на хер. Ну, то есть в лицо бы не сказал — нам же по шесть тогда было. Но вот если у меня когда-нибудь появится свой ребенок, а он, возможно, появится — надеюсь — я его таким растить не собираюсь. Чтоб он верил, что его версия мира — единственно правильная и возможная. Хотя особого выбора-то у спиногрыза и так не будет, думаю. Все-таки жить-то ему с двумя отцами.

А вот все мои школьные рисунки до сих пор хранятся у деда. Там есть целая серия нас на Примроуз Хилл — по одной для каждого сезона. Человечки из палочек и кружочков в соломенных шляпах или теплых шарфах. И первое стихотворение, которое я написал. Любовно проиллюстрированное от руки на бумаге с волнистыми краями, которые сделаны специальными ножницами. Оно называется «Жабы» и выглядит так:

Жабы

Прыгают по лужам.

Прыг прыг прыг ПРЫГ.

Да-а, чувачки, вот это я понимаю, полет мысли. Меня чуть ли не гением провозгласили, когда я его написал. Этот стих, возможно, самое великое достижение моей жизни. Детский лепет, конечно, но и мне в то время сколько было? Пять, что ли. По-моему, я тогда оказался единственным, кто понял, что стихи — это иной способ выражения мыслей на письме. И много лет после этого считал, что вырасту и буду поэтом. Так же, как мама — художник.

А потом заметил принципиальный прокол в этом плане, который, в общем, заключался в том, что стихи у меня отстойные.

Самое странное, что поэзию я вроде как понимаю. Немножко. Как такой умственно отсталый с синдромом саванта[11], наверное, раз я ее, кажется, усвоил методом диффузии еще в утробе матери и в раннем детстве, поскольку из книг у нас водятся только артбуки и сборники стихов. Но я потому и смог распознать свою отстойность еще до того, как кому-то пришлось бы открыть мне на нее глаза.

Не знаю, что случится со всей этой ерундой, когда деда не станет. Со всеми вещами, которые только ему и нужны.

Блин, ну вот, ничего лучше не нашел, чем свести рассказ на себя. Но все эти рисунки-поделки и правда ни для кого, кроме него, ничего не значат. А если ничего не значат, то и сами они — ничто. Следовательно… и я тоже ничто.

Я разуваюсь и сижу босой в изножье его кровати. Дед пока спит. Он дышит с хрипами, но не так, как когда больно. И я внезапно обнаруживаю, что делаю вдохи-выдохи в его ритме, словно помогаю или что-то вроде.

Конечно, проснувшись — чего долго ждать не пришлось, поскольку спит он не так глубоко, просто часто — дед говорит, что мне стоило его разбудить, пока он не проспал половину визита. А я такой: «Ага, из-за тебя я теперь опаздываю на ужин к королеве», и дальше нас понесло.

Он сообщает, что хорошо себя чувствует, что наверняка неправда.

Я говорю, что скоро появятся подснежники. Мы раньше притворялись, как однажды снова посмотрим на них вместе, но теперь уже не пытаемся.