Читать «Восхождение. Кромвель» онлайн - страница 115

Тринадцатого апреля заседания парламента открыл сам король. Пока в Лондон съезжались представители нации, его секретная служба перехватила письмо, адресованное шотландцами одному из европейских монархов. Повстанцы просили о помощи, что король не мог не расценивать как преступление. Однако имя монарха в послании из понятной предосторожности не называлось, что делало всё несколько затруднительным, тогда как королю очень хотелось воспользоваться этой благоприятной случайностью, обвинить шотландских повстанцев в измене и разжечь давнюю неутихающую национальную рознь. Тем не менее его придворные и министры посовещались и дружно постановили, что письмо адресовано именно французскому королю, который только что нанёс англичанам несколько чувствительных поражений под Ла-Рошелью, что должно было особенно возмутить представителей нации. Король выступил с обличением проклятых шотландцев, предъявил парламенту довольно сомнительный документ и потребовал на войну с ними двенадцать субсидий в течение трёх лет.

К его изумлению, парламентарии не возмутились, не прокляли ненавистных соседей и, главное, отказались предоставить субсидии. С ответной речью выступил невозмутимый Джон Пим. Он начал так:

— Шотландское вторжение менее опасно, чем произвол в стране. Первая находится далеко, а та опасность, о которой я буду говорить, находится дома!

В этом духе он проговорил два часа, спокойно и вразумительно доказал, что прежде субсидий следует обсудить вопрос о правах. В каком направлении следует этот вопрос обсуждать? Оно представлялось ему очевидным: необходимо наказать дурных королевских советников, то есть его министров и прихлебателей, прекратить все злоупотребления, которые совершались ими в течение одиннадцати лет беспарламентского правления, остановить политику насилия и арестов, возвратить парламенту нарушенные права и возвести в силу закона обязательный ежегодный созыв парламента.

Требования были серьёзные, но справедливые. Выполнение их останавливало произвол деспотизма, восстанавливало равновесие между парламентом и королём и в то же время ни в коем случае не ущемляло законных, неузурпированных прав короля. Тем не менее король, возомнивший себя абсолютным монархом в духе испанского и французского королей, счёл себя оскорблённым. Когда к нему явился представиться председатель палаты, как этого требовал этикет, он принял его без должного уважения и всем видом и тоном давал понять, что ни на йоту не уступит парламенту.

Это была глупая, детская выходка, не достойная короля. Представителям нации следовало бы над ней посмеяться и не придавать ей никакого значения, но они были больше ораторы, чем политики, грубый приём председателя их оскорбил и вызвал недобрые чувства к самому королю. Прения полились и нередко затягивались до самого вечера, и председатель не считал нужным в положенный срок их прерывать. Впрочем, они были пылкими лишь на словах и вполне мирными по существу. Лишь немногие пытались накалить обстановку и вместо министров и прихлебателей обвинить самого короля. Их останавливали сами представители нации. Порочить монарха они не считали уместным. Больше того, спокойно выслушивали речи приверженцев короля, которые настойчиво требовали сначала обсудить вопрос о субсидиях, а потом заняться правами нации и парламента. Им вежливо отвечали, что права превыше всего, и продолжали настаивать на своём.