Читать «Воздушные бойцы» онлайн - страница 99

Борис Николаевич Ерёмин

Я так же, как и многие мои друзья (судя по их рассказам), преодолевал какую-то заторможенность сознания, когда был подбит. На это иногда уходят секунды, но порой именно этих секунд и не хватает летчику, чтобы избежать трагических последствий. Когда же я заставил себя действовать, все свои усилия сосредоточил на поисках выхода [133] из кабины. Вылезать было трудно: меня прижимало, не отпускало из кабины, борьба за спасение стоила мне немалых физических усилий, но в то же время мозг мой напряженно работал и нашел решение. В этом дыму и пламени я искал ручку управления не рукой, а ногой, и когда нашел — двинул ее резким движением к приборной доске. Это меня и спасло, потому что я был выброшен из кабины. Ну а потом — немного везения: я благополучно миновал хвост самолета…

Поскольку был упомянут американский истребитель «Киттихаук», замечу, что наши летчики не особенно любили эти машины, равно как и английские «харрикейны». Эти истребители союзников имели невысокие скорости и были тяжелы в управлении. С нашими «яками» их невозможно было сравнивать. «Яки» и «лавочкины» созданы были для воздушного боя — это были скоростные маневренные машины, имевшие хорошее вооружение. Может быть, иностранные самолеты целесообразнее было бы использовать ночью, но под Сталинградом не хватало самолетов для боя. Впоследствии мне пришлось летать на американских истребителях «Белкобра» и «Кингкобра» — эти машины использовались нами успешнее, особенно в период боев на Кубани.

…Вскоре ко мне в палатку прибыли встревоженные друзья. Я узнал, что штурмовики, которых мне пришлось сопровождать, потерь не имели. Мой ведомый тоже пришел на аэродром, но многого не видел и не понял. Ну хорошо, что пришел все-таки на аэродром… Я попросил не упрекать молодого летчика, а обстоятельно объяснить ему все перипетии нашего боя. На вопросы о самочувствии я отшучивался.

— Кости, — говорю, — целы, а мясо нарастет. Может быть, оставшиеся осколки сделают меня потяжелее — только и всего!

Не думал я тогда, хоть и говорил об осколках, что они и в самом деле далеко не все были извлечены в хирургической палатке походно-полевого госпиталя. После войны мелкие осколки еще долго выходили из правой руки и из правой части лица. Но один осколок и по сей день дает себя знать. Вошел он глубоко, в подколенную чашечку, «осумковался», как говорят врачи, и при изменении погоды напоминает о себе, и довольно настойчиво. С годами боль обостряется, а вырезать его теперь уже поздно. Еще два небольших осколка остались в щеке, но я к ним привык, они мне не мешают, и резать лицо не хочется.

Дорога мне была забота товарищей по полку. Врач полка Сахно упросил своих коллег из полевого госпиталя отпустить [134] меня для дальнейшего лечения на аэродром под Ленинск. Таким образом, по прошествии двух-трех дней, я снова оказался в своем полку. Сахно меня и долечивал. В этом он преуспел, поскольку еще через несколько дней я уже ходил с палочкой и подумывал о полетах, зная, что опытных летчиков в полку очень мало.

Я уже говорил о том, как важно любому фронтовику после ранения попасть в свою часть. Я находился среди близких своих боевых друзей, по-прежнему жил в привычной мне атмосфере родного полка, и это лучше всяких медицинских процедур способствовало улучшению состояния. Я не чувствовал себя оторванным и заброшенным, не предавался воспоминаниям — обычный удел раненых, вынужденных подолгу лечиться в тыловых госпиталях. От всего этого нелегкого психологического груза я был свободен и потому уже через несколько дней стал подумывать о тренировочном полете.