Читать «Внутренняя форма слова» онлайн - страница 155

Внутренняя форма идет от Плотина, [Enn.] I 6, хронологически первый его трактат, «О красивом», περῖ τοῦ καλοῦ, перевод у А.Ф.Лосева, ИАЭ VI, «Поздний эллинизм» (скоро будет выходить полный перевод Эннеад Ю.А. Шичалина). У Лосева: «О прекрасном». Надо помнить о нравственном призвуке. Об этом у Плотина с третьей же строки: после того, как прекрасное больше «в зрении», но и в музыке, говорит: а если будем идти выше, от чувств, то и предприятия прекрасные, и поступки, и настроения, и знания, и красота достоинств (добродетелей) (τὸ τῶν ἀρετῶν κάλλος, 1, 5–6).

И вот, почитай что все твердят, что красоту создают две вещи: соразмерность частей друг с другом и с целым, гармония, раз, и εὐχροία, окраска, два. Вечное определение. Complexion. Тогда красивым сможет быть только составное; и в красивом составном целом не смогут быть красивыми части. А это не так. Бывает красивое простое, без составных частей и симметрии. Пример: солнечный свет; золотой блеск; блеск молнии ночью в небе; свет звезд; простой тон музыки.

Необязательное замечание попутно. Может показаться, что примеры случайные. Так у великих не бывает. Солнце, золото, молния, звезды, простой тон это главные слова европейской мысли, всей философии, не «образы» и не метафоры. Солнце — как в пещерном символе Платона; золото — как логос и огонь Гераклита; молния — как гераклитовская молния, которая всем правит; звезды — как звездное небо Канта; простой тон — как настрой души у древних, как настроение в современной философии.

Красота добродетелей выше телесной красоты. А разве добродетельный, достойный думает о «соразмерности», разве он показывает, красуется? Добрый думает ли о расположении слов, в риторике, например?

И главное: (здесь провал, не первый, в переводе у Лосева): ([Enn.] I, 53–54) достоинство, aretē, или добродетель ума восходить к единству, monō, μονούμὲνος (в смысле монады Лейбница), превращаться, претворяться в единство — чем он и есть ум, через прикосновение к единству, — от этого прикосновения он, собственно, получает самого себя, в существе ума ничего, кроме этого единства, и нет (т.е. мы читая Монадологию Лейбница, понимая, что это комментарий к неоплатоническому «единящемуся уму», — вбирает всё монада — догадываемся, что Лейбниц говорит об экстазах, поэтому не надо удивляться, что у него нигде, и на горизонте, нет зла; так Данте в экстазе, увидев на улице Беатриче, и врагу подошедшему только ответил бы одно, со взглядом, облеченным в смирение: Амор...). У Лосева — νοῦ μονουμὲνος «когда ум остался сам по себе», это входит в значение слова, в состояние монады, но не как главное: главное, что ум становится монадой.

Вторая главка. Есть такие вещи: при первом взгляде, при первой вернее встрече с ними, βολῇ τῇ πρώτῃ, при первом броске, едва они бросаются в глаза, как душа их принимает, словно опознает свое, словно согласна с ними. Точно так же от безобразия душа невольно отворачивается, словно от чуждого, нарушающего. Это потому, что душа принадлежит по природе к самой лучшей сущности из всего сущего, и если что видит сродное или след сродного, радуется и διεπτόηται (вспархивает), здесь как всполошенные птицы разлетаются в разные стороны, она встревоживается, и начинает применять к себе, и вспоминает о себе и обо всем своем.