Читать «Внутренняя форма слова» онлайн - страница 154

Владимир Бибихин

Что утверждается свободным шагом в да и отрицается в нетЧто угодно. Что угодно может быть связано и развязано. В основе связи между словом и вещью свобода. Природа — присутствует в виде уже самих же слова и вещи, в виде уместной связи между ними, но природа допущена тут лишь поскольку выбрана свободой. Акт принятия-полагания, только им допускается природа. Это делает природу искусством. Но значит: в основе искусства, в том числе языкового искусства — не «техника», как думает Шпет, а поступок, т.е. свобода, полагания-допущения. Чего? Природы! Законов свободе нет. Свобода это выбор или не выбор природы. В свободе ничего не окажется кроме природы. Законы принадлежат природе. Т.е. внутренняя форма как закон не другого порядка, чем слово и вещь. Попросту — внутренней формы отдельно нет. Она сливается со словом и с вещью. Там, куда Шпет хочет насадить внутреннюю форму, — в пространстве между словом и вещью, — на самом деле поступок. В котором начинается через риск, т.е. свободу, человек как историческое существо и язык, одновременно. Человек попадает в историю через язык. В основе языка — молчаливая «докса», принятие-допущение, это значит уже и отрицание. Мы уже говорили, что молчание — основа речи. Теперь благодаря Платону мы заглянули в то, какое это молчание, что в нем. Этим молчанием, в этом молчании отсекается смешение, человек на свой страх и риск принимает целое.

XX (10.5.1990)

  

Внутренняя форма — абсолютная форма, форма форм, высшая и конечная в системе и структуре форм «словесно-логического плана». В примечании — уточнение: «Т.е. формою форм данности, как чувственной, так и смысловой», но подразумевается: в плане языка. Сам собой напрашивается неудобный вопрос: а что, в другом плане, скажем в плане вещей, или в плане музыки, или в плане архитектуры, будут уже другие формы форм? Свои формы форм для языка и для архитектуры? Но тогда пришлось бы говорить о форме форм форм. Шпет настаивает, что в форме форм нет содержания, она не содержание, а «закон». (Сомнение: а как мы ее увидим? Как зовет Шпет? Нет, при помощи ее самой! Мы в ней не увидим больше, чем она через нас будет видеть. Иначе — абстракция.) Мы не удовлетворены таким противопоставлением. Закон — тоже содержание. Но мы понимаем: в шпетовской технике нет места для обрыва логики; логика, пусть высшая, допустим герменевтическая логика, должна простираться везде. Техника, пусть высшая, хотя бы тонкая, правит всем.

Мы со Шпетом не согласились: язык не техника. Но мы должны быть ему благодарны за его техническое понимание формы форм. Почему?

Потому что он заставляет нас по-новому, свежими глазами посмотреть на классическую форму форм, эйдос эйдосов, идею идей. Мы закоснели, твердя: эйдос эйдосов, и воображаем что-то высокое, вроде солнца. Шпет заставляет вглядеться, а что, если в эйдосе эйдосов — тоже как раз чистая техника? Может быть, в античной внутренней форме все гораздо строже, математичнее, чем мы думали? Не надо парить в туманах, в размытом платонизме?