Читать «Влас Дорошевич. Судьба фельетониста» онлайн - страница 366

Семен Владимирович Букчин

— К чему все эти комбинации?

К чему титуловаться кадетами и мечтать о Гучкове?

Надо основать партию с настоящим названием:

— Недовольных камер-юнкеров.

Соединившись с партией протестующих камергеров, они составят такую Думу, которой не только не распустят, но даже по окончании срока будут просить:

— Не расходитесь!»

И вообще: «Поторговавшись, можно будет введение конституции заменить просто закрытием тотализатора».

Будучи безусловным сторонником полновесной конституции, которая должна была прийти на смену монархическому правлению с элементами конституционализма, установившемуся в результате манифеста 1905 года и дополняющих его законодательных актов, Дорошевич видел, что «конституционное красноречие» в Думе отодвигает на второй план реальные реформы, которые можно было бы проводить и при сложившейся системе. Но это возможно при определенном единстве позиций, диктуемом подлинной заботой о благе России, единстве, на которое нет и намека. Поэтому он язвит по поводу «конституционной болтовни»: «Нужна конституция! Ото всего конституция! От сифилиса, от пьянства, от обмеления рек — конституция! Тараканов морить — конституцией! Не только революционного — тараканьего шума слышно не будет». И одновременно пытается как журналист содействовать законодательному обновлению государства. 1 мая 1907 года «Русское слово» вышло с анонсом: «На днях будут печататься очерки русского суда В. М. Дорошевича». В опубликованном в том же номере вступительном очерке «Суд (Вместо предисловия)» он писал:

«Цель наших очерков?

Раз „приказный“ суд умирает, — вбить осиновый кол в его могилу?

Пожалуй. Отчего же?

Великий и недосягаемый учитель русского журналиста М. Е. Салтыков-Щедрин ведь нашел же нужным написать „Пошехонскую старину“ через много лет после уничтожения крепостного права.

<…>

Мы позволяем себе предъявить вниманию наши очерки, которые без хвастовства, но и без кокетливой скромности, разрешаем себе считать „основательными“, потому что каждое слово в них основано на фактах.

Говоря о том, о чем нам и другим долго приходилось молчать, — „обнажая язвы суда“, как говорится, — мы хотим не столько клеймить прошедшие времена, сколько помочь законодателю освободить будущее время от накипи, тины и грязи прошлого».

Первым очерком задуманного цикла были «Пытки». Дорошевичу самому довелось быть свидетелем, как в Николаеве после еврейского погрома пристав добывал «признания» у задержанных. Метод был прост и эффективен: человека вытягивали вдоль спины нагайкой, ежели он орал благим матом от боли — отпускали как невиновного, ежели крик был «недостаточный» — приказывали раздеваться, после чего обнаруживалось на задержанном несколько надетых одна на другую рубах. Такой «слоёный» признавался громилой и шел под суд. Эта «система» у пристава называлась «добывать голос». На пароходе, шедшем на Сахалин, подозревавшегося в краже арестанта-татарина по распоряжению помощника капитана драли линьком, пока он не сознался. Точно так же действовал и начальник тюрьмы, который на замечание Дорошевича, что у него применяются пытки, с изумлением ответил: «Какая же пытка?.. Так… товарищеское воздействие». Поэтому пришлось напомнить, что «всякое истязание с целью добиться показания называется пыткой.