Читать «Вечное небо казахов» онлайн - страница 45

И все-таки, слушая казахские кюи о животных и птицах, невозможно избавиться от ощущения: тонкое знание поведения животных, откровение единства органической жизни и братства в смерти – это еще не все. Есть нечто более глубокое и сильное в отношении кочевников к природе, что заставляет наших «друзей» из среды академического российского востоковедения морщить «арийские» носы: «Тюрки еще не выделились из природы».

М. Элиаде, всегда выступавший против цивилизованного третирования древних традиций «неисторических» народов, напрямую связывает животный символизм христианства (в котором евангелисты, например, символизируются зверями и птицами) с подобным символизмом «охотничьих» религий древности, основной чертой которых является «мистическая солидарность между человеком и животным».

Анализируя шаманский костюм, изображающий зверя или птицу, а также обычай шамана имитировать голоса и повадки птиц и зверей, М. Элиаде отказывается рассматривать это явление как одержимость (психическое заболевание) или как регрессию к более низкому биологическому уровню. «Язык животных является только вариантом «языка духов», тайного шаманского языка… Присутствие духа-помощника в облике животного, диалог с ним на тайном языке или воплощение шамана в этого духа-животного – это дополнительные доказательства того, что шаман способен покинуть свое человеческое состояние, т. е. что он может «умереть»… Каждый раз, когда шаману удается проникнуть в образ бытия животного, он как бы восстанавливает ситуацию, существовавшую в те далекие мифические времена, когда еще не произошел раздел между человеком и животным миром» .

Разговор шамана с животным, их дружба – это мистическое явление, составляющее доэкстатическую фазу ритуала. «Шаман не может покинуть свое тело и отправиться в мистическое путешествие, пока не обретет, благодаря своей близости с животными, непосредственность и блаженство, которые недостижимы в его мирской повседневной жизни. Полученные в результате дружбы с животными существенные переживания выводят шамана из общего состояния «падшего» человечества и позволяют снова войти в illud tempas, описанное райскими мифами» .

Образы казахского Жеруюка, где жаворонок вьет гнездо на спине у овцы, и христианского рая, в котором мирно сосуществуют лев и ягненок, восходят к одному представлению. В этом ключе следует понимать и скифский звериный стиль, и многочисленные «животные» метафоры тюркской традиции, и иерогамию (священный брак) героя-первопредка с волчицей, змеей или лебедью в тюркских генеалогических легендах и эпосах, и казахские «звукоподражательные» имитационные кюи о птицах и животных.

Как считает М. Элиаде, поведение шаманов, если рассматривать его с их собственной точки зрения, есть проявление высшей духовности, выражающее последовательную идеологию немалого величия. «Мифы, на которых построена эта идеология, принадлежат к самым прекрасным и глубоким мифам из существующих; это мифы о рае и падении, о бессмертии изначального человека и его беседах с Богом, о происхождении смерти и открытии духа (в любом смысле этого слова)» .