Читать «Весенняя пора» онлайн - страница 116

Да, это единственное, что может пробудить в ней искренность чувства, теплоту улыбки. От недавней юности, от бурной, нераздумчивой, короткой любви, от тайных девичьих надежд остались у Майыс только вот эти прекрасные волосы, на которых не отразились страшные перемены в ее жизни. Все пошло прахом в тот роковой вечер, когда ей сообщили: «Был старец Василий и просил тебя».

И как ей после этого не холить и не нежить свои косы! С кем же ей еще поговорить, кому высказать свою душу! Уж не восьмидесятилетнему ли старику мужу!.. А проснешься в иные ночи, Майыс сидит у гаснущего камелька, уткнувшись в какую-то изорванную книжку.

На дворе перед избой стоит амбар. Передняя часть его покосилась, присела, будто все строение собирается вспрыгнуть на избу. В амбаре висят дорогие пыжиковые дохи, суконные шубы, вышитые корольками камусы. Никто их никогда не надевает. Там хранятся еще богатые седла с серебряными узорами, с чепраками из черного бархата, дорогие сбруи и уздечки. И ими никогда не пользуются. На полках амбара стоят дорогие самовары и серебряные иконы. Их тоже никогда никто не трогает. Кованные железом большие сундуки хранят в своих утробах золото, пушнину и деньги. Но и сундуки эти никогда не открываются.

Вот они, эти страшные, грозные бесы, безжалостные идолы, которые высасывают счастье молодой женщины. Вот отчего у нее в двадцать лет ледяной взгляд и равнодушное, бледное, мертвенное лицо. Этих умных бесов не испугаешь лошадиными черепами.

В конце месяца старик Боллорутта запирается один в амбаре. Там он молится страшным духам своим, высшему своему божеству. Эти вещи принадлежали его двум первым женам, родовитым женщинам. Но живые здесь не пользуются вещами умерших. Наоборот, они, эти вещи, сосут соки из живых. Удел живых — помятый медный самовар, чашки, перетянутые в нескольких местах обрезками жести, выщербленные роговые ложки да старые деревянные миски.

Однажды Мойтурук пришла тяжело раненная: все-таки напоролась на самострел. Пикообразная стрела застряла у собаки в груди. Спицу она отгрызла. На груди у нее образовалась корка смерзшейся крови. Мойтурук никого к себе не подпускала, лежала за печкой и тихо скулила.

Вечером, когда хозяин грелся перед камельком после обычной дневной работы, Мойтурук, еле передвигая лапы, тихо выползла из-за печки.

— Ой, дитя мое!.. Разве не говорил я тебе! — всхлипнул старик.

Он положил собаку на колени и стал обмывать рану горячей водой. Роняя слезы из прикрытых глаз, Мойтурук тяжко стонала. После долгих и упорных трудов старик вытащил стрелу и со звоном бросил ее на табуретку. Потом сам утер слезу.

Долго сидел Василий, понурясь, щупая уши задремавшей у него на коленях собаки. Поздно вечером он уложил ее за печку, настелив туда сена.

— Егордан, не знаешь ли, чья эта стрела?

— Нет.

— Какой же это дуралей так высоко ставит стрелу? Придется завтра сходить по следу да поискать тот самострел.

Все молчали.

— Уж не твоя ли? — испуганно шепнула Федосья Егордану.