Читать «Весенняя пора» онлайн - страница 118
Николай Егорович Мординов
Никитку завез домой Бобров по пути к больному, правда сделав при этом изрядный крюк. Всю дорогу он пел песни сударских, и, если песня была знакомая, Никитка подтягивал ему.
— Вот весна побеждает зиму, — говорил Бобров на ломаном якутском языке. — Так скоро и революция победит эту одряхлевшую жизнь. Ты, брат Никитка, человек весны!
Он прижимал к себе мальчика, потом обертывал вожжи вокруг ноги и, широко размахивая руками, начинал громко петь, взглядом и кивком головы приглашая Никитку.
подтягивал Никитка, твердо зная, что эта песня направлена против Сыгаевых, и в полной уверенности, что слово «чертог» не что иное, как черт, которым ругают царя. Еще ему казалось, что эти песни прекрасны потому, что фельдшер Виктор Алексеевич и учитель Иван Васильевич не могут петь плохих песен.
У Федосьи была только тощая таежная осока, и потому она выпросила у Майыс для коня фельдшера охапку сочного берегового сена, а самого гостя напоила чаем с чехоном, тоже выпрошенным в долг у хозяйки. Поспешно выпив чай и уже собираясь трогаться дальше, Бобров весело обратился к Федосье:
— У вас ведь хорошая юрта. Надо бы вам жить в своей юрте, рядом с Эрдэлирами и Котловыми!
— Конечно! — обрадовалась Федосья. — Только и мечтаем о том, когда сами будем себе хозяевами.
— И легче и веселее будет. Ну, до свидания!
Вечером, молча выпив чай, старик Боллорутта отодвинул пустую чашку и осведомился:
— Кто приходил-уходил?
— Фельдшер, — ответила Майыс, по обыкновению вертя блюдце своим проворным большим пальцем.
— Как будто у нас нет больных?
— Он Никитку подвез, — объяснила Федосья.
— Значит, приезжал он ради вас, а не ради меня. Вот никак и не возьму в толк: почему это его коню дали мое сено, а его самого накормили моим чехоном?..
Старик, оказывается, подметил и остатки сена на дворе, под коновязью, и кусочек чехона, оставшийся на тарелке Лягляриных.
Женщины замолчали, да и старик больше не возобновлял этого разговора.
Изба у Василия просторная, светлая, но мрачен дух в этой избе, чем-то подавляет она человека и кажется неуютной. Ощущение такое, будто настоящие ее хозяева уехали в далекий наслег хоронить давно и безнадежно болевшую единственную дочь: пока их нет — тоскливо, а приедут — будет страшно.
Передние и правые нары пустуют, пуста и вся середина просторной избы. Сами хозяева жили в заднем углу, на месте холостых батраков. Ляглярины занимали левую половину — место семейных батраков в богатых домах.
Старик жил под гнетом своего горя, ни с кем не разговаривал и только время от времени вздыхал. В его присутствии Ляглярины хоронились в своей половине, а Майыс ходила как тень, сама незаметная и ничего не замечающая вокруг.
А без старика сразу становилось очевидно, что изба полна народу.