Читать «Венок Петрии» онлайн - страница 111

«Сохнет? — говорит. — Ты что думаешь, рука так ни с того ни с сего может отсохнуть? Акация в саду и то за здорово живешь не сохнет, а рука на живом человеке и подавно».

«Потому я и говорю. Ведь сильно болит. Поди, тоже не за здорово живешь болит».

«Чтой-то ты крутишь со своей рукой, токо не знаю что. Вот тебе направление в Ш., пущай там тебе снимок сделают. Подождешь снимки, они тебе их на руки выдадут, и принесешь мне. Так им там и скажешь».

Ладно. Поеду в Ш.

Назавтра сажусь в поезд, еду в Ш.

Сунули мне там руку в аппарат, сняли. Дождалась, получила снимок.

Иду оттель и думаю: может, к Ешичу заглянуть. И он доктор, поди, тоже разбирается.

Зашла к ему. Он ведь тут же, при больнице.

Взял Ешич снимок, глянул на свет. Пощупал малость руку, подавил на суставы.

«Понятно, — говорит. — Ты, Петрия, ревматизьму схватила, я тебе рецеп напишу, купишь в аптеке настойку. Перед сном будешь руку натирать, все и пройдет».

А руку, чтоб не тревожить, к шее подвязал.

Мне сразу легче стало, не так болит. Понятное дело, не тревожу ее, вот она и успокоилась.

4

Купила я в аптеке лекарствие — дали мне пузырек, так на четверть литра, чуть взболтнешь, пенится, — села в поезд и думаю.

Что Ешич сразу разгадал мою болесть, это я ишо могу понять. На то он и доктор. Но святой Врач боле меня не обманет.

Ежели это его рук дело, а другого и быть не может, то, право слово, да простит меня господь, смехота это, а не святой. Провинишься перед им, покаешься, к ворожее сходишь, свечу большую в монастыре поставишь, а ему все мало, под мужа твого подкапывается, калекой на всю жисть оставляет. Но и того ему мало, он за тебя принимается — ревматизьму на тебя насылает.

Вот уж чего никак не могу в толк взять! Коли он ничё умнее не придумал, как ревматизьмой меня наказать, дак на такого святого глядючи впору уписаться со смеху, а куда уж там почитать его да опасаться. Да нет, не ревматизьма у меня.

Видала я людей, что ревматизьмой мучаются, это, брат, не то. И на святых нынче положиться нельзя. А на докторов, выходит, и того меньше.

На другой день утром — рука к шее привязана — иду в анбалаторию к Чоровичу. Снимок несу.

Впустил меня Чорович, а как увидал руку на перевязи, надулся, хмурый вдруг стал страсть, а отчего, и понять не могу.

А ндрав у его сурьезный. Гляди-кось, думаю, лопнет счас. И чего осерчал?

«Это что такое? — спрашивает, а напыжился, ровно индюк. — Ты зачем руку подвязала, будто конский хвост?»

Ох, горюшко, надо же, что натворила!

Мира, санитарка, что сидела в кабинете и помогала ему, испужалась ли, или по надобности, мигом вылетела вон.

«Да так, — хочу ему объяснить, — легче мне».

Он встал, сдернул у меня с шеи перевязь, то ли разорвал, то ли смял и в бачок бросил.

«Перестань строить из себя незнамо какого инвалида. Ежели нужна тебе повязка, дак на голову! Кто тебе ее дал?»

«Я сама, — говорю. — Никто мне не давал».

«Не ври! — кричит. — Откуда у тебя повязка?»

Что делать, пришлось признаться.

«Да, когда снимок делала, я к доктору Ешичу зашла. Он мне и подвязал руку».