Читать «В шалаше» онлайн - страница 8
Владимир Семенович Короткевич
Только ушел — стрельба началась.
Так мы и потеряли один одного. Потом — война. Я связной была. Ну и закрутилась карусель. Немцы, гоняются за партизанами, партизаны — за немцами. И вот однажды приходит перед рассветом человек. Смотрит, улыбается.
— Не узнаешь? — говорит.
Я глянула — боже мой! Алесь. Заросший, ожесточенный весь какой-то. Только взгляд из-под лохматых бровей веселый. Оказывается, он тоже связной. И узнала я, что ничего он не забыл, что, как и раньше, женился бы на мне, если только я не против.
А меня ну просто черт какой за язык дергает: не хочу — и все. И тянулось это с год, видать. Уж как ни просил он меня, каких слов ни говорил — не хочу, и все. Кошкины забавы — мышкины слезки.
И вот однажды явился он ко мне поздно и не успел до утра уйти. Решила я спрятать его в старой яме бульбяной на огороде. Там не найдут.
Еще и пошутила:
— Не надоест тебе целый день на хату да на меня глядеть?
— Самый смак, — отвечает.
И принес черт в этот день немцев. Начали людей хватать для отправки в Германию.
Меня уже было и в колонну загнали, да я как-то вырвалась и канавой, а потом по заборам — до хаты. Но заметили-таки, собаки, и за мной. Заскочила я во двор — и на чердак.
А он все это из ямы видит. На чердаке у нас солома лежала. Зашилась я в солому за трубой и сижу.
Слышу — ищут. Перетрясли все в хате. Скрипят ступеньки — лезет кто-то по лестнице. Остановился, дышит тяжело.
— Вайбе! — орет. — Выходи!
Я сижу как мышь под веником. И вдруг автоматная очередь, просто по соломе. Если б не труба… А тут кто-то во дворе залился, как гончак на зайца.
— Ай-я-я-яй, ай-я-я-яй! Вот он! Вот он!..
И слышу, тот, что стрелял, скатился с лестницы. Началась стрельба. Рвануло что-то.
Глянула я в щель. А это мой Алесь выскочил из ямы — и бежать, как лиса, чтоб охотника от норы увести. Он и гранату бросил.
Бежит, бежит по ровному полю, а они по нему стреляют.
Он в кустах исчез, а обо мне они забыли. Погергекали что-то по-своему и пошли.
Потом я бросилась по следу и нашла его в канаве. Глаза песком присыпаны, кисть левая на жилочках висит.
Дотащили его бабы до хаты. Он руку потрогал и говорит:
— Режьте…
Дали мы ему самогону и отрезали мускулы, на которых рука висела. Потом, когда он в сознание пришел, я склонилась над ним:
— Алеська, добрый мой, любый!
— Ничего не вижу, — говорит он.
— Алесь, милый ты мой. Будешь видеть.
А он повернулся к стене и глухо так ответил:
— Не хочу я тебя видеть. Иди…
Известно, он считал, что раз с ним такая беда случилась, так не ему про меня думать. Куда там, мол…
А я только губами к нему, к щеке:
— Прости ты мне… Я ж тебя очень люблю. Ты ж такой мой добрый, единственный мой.
И с той поры мы вместе. Выходила я его в отряде. Через какое-то время стал он видеть. И такое для меня счастье было — ничего, кажется, больше не надо.
— И как же, тетенька, — спросила молодая, — до сих пор хорошо живете? И не такие уже вы богатые…
— Зачем оно нам — богатство. Главное — вместе мы.
Женщины замолчали. Видно, спать улеглись.
Эти люди рассуждали иначе, чем он. Михаил вздохнул, закурил вторую папиросу.