Читать «В памяти и в сердце (Воспоминания фронтовика)» онлайн - страница 70

Наумов и письмо от жены показал. Крупным корявым почерком там было описано как раз то, о чем он только что рассказал. В тот же день я отправил на имя начальника милиции письмо. Написал, что Наумов, которого они ищут, у меня в роте, на передовой, вместе со всеми.

Мое письмо, к счастью, возымело действие: Наумов по крайней мере больше ни разу ко мне не обращался с жалобой на милицию.

И другой случай, не менее любопытный.

Давно уже обратил я внимание на рядового Носова: не боец, а мальчишка школьного возраста. Худенький, низенький и наивен по-детски. Оказавшись как-то со мной наедине, он спрашивает:

— Скажите, товарищ политрук, кого в бою раньше всех убивает?

Я сразу сообразил, что его волнует. Спрашиваю:

— А ты кем у нас в роте?

— Патроны подношу.

— Ну, милый, подносчики патронов погибают в последнюю очередь: они везде укроются, за любым бугорком, в любой ямке. Ни пуля, ни осколок их не возьмет. А вот тем, что у пулемета, труднее.

Смотрю, мой собеседник оживился, улыбается. Тут я спросил, сколько ему лет. Оказалось, всего семнадцать. Семнадцать лет, пацан, а он — уже на передовой, под свистом пуль и воем снарядов... Да, неважны, видно, у нас дела, если на фронт гонят сорокалетних и таких вот молокососов, как этот подносчик патронов... Мне стало немножко не по себе. Вспомнились мамины письма. В каждом из них она сообщала, кого из нашей деревни мобилизовали. Все это были одногодки нашего Носова. Да и в нашей пульроте таких вот, семнадцатилетних, было достаточно. А в полку, в дивизии? Тысячи, наверное. А воюем-то еще меньше года...

* * *

Бойцы в нашей роте подобрались довольно разношерстные. Много было с Украины, о чем говорили и их фамилии: Папий, Тютюник, Галенко, Шевченко. Последний носил имя Тарас. Много было из Рязанской области. За месяц до моего прибытия в роту пришло пополнение, сплошь из Рязанщины. Были и белорусы, и смоляне. И только двое, чудом оставшиеся в живых после зимнего наступления, были из Калининской области. Об одном из них, некоем Игнатьеве, мой заместитель Тараканов сказал однажды:

— Горе, а не солдат. Ночью хоть на пост его не ставь: заснет. А в кармане бережет немецкую листовку, которая служит пропуском в плен. Вот он какой тип! — заключил Тараканов.

Немцы, чтобы разложить нашу армию и переманить бойцов на свою сторону, систематически забрасывали листовками. В каждой крупным шрифтом было набрано — ПРОПУСК. Нам с Таракановым приходилось собирать их на поле боя. А их иной раз забрасывали столько, что вся земля белела от них. Забрасывали и с воздуха, и специальными снарядами. Снаряд разрывался над землей, и листовки, как снежные пушинки, разлетались по всей округе. Многие солдаты поднимали их, прятали подальше от глаз товарищей. И берегли, как спасительный талисман. Тараканов приводил случаи, когда наиболее трусливые, слабонервные бойцы перебегали к немцам. А каждый перебежчик — ЧП в роте, пятно на весь политотдел.

Побегов с передовой было достаточно, и командование батальона вынуждено было прибегнуть к исключительным мерам. Подбирали наиболее надежных, проверенных людей из сержантского состава и выставляли их впереди линии обороны. Сидит такой в окопе: никто, кроме командира роты, о нем не знает. Он так и назывался: секрет. Его задача — остановить перебежчика. Тот, ничего не подозревая, крадется ночью к немцам с листовкой-пропуском в руке. А сидящий в секрете: «Стой! Подойди ко мне!» И все. Дальше дороги нет. С перебежчиком, конечно, обойдутся так, как он того заслуживает. Но и политрук роты получит нагоняй. И от комиссара батальона, и от комиссара полка.