Читать «Боги грядущего (Благую весть принес я вам, Узнай врага)» онлайн - страница 29

В памяти отчего-то зазвучал сипловатый голос Пламяслава: «Воистину, Отец велик! Его речи — что петли загонщика: всегда попадают в цель; его поступки — это мудрость веков: заставляют слушаться тебя; его обряды — как редкое угощение: облекают желанием приобщиться их. Он гласит волю Огня, он умеряет Его гнев, он веселит Его сердце. Отец не лучший из нас, он — единственный, ибо стоит меж людьми и Богами, всеведущий и смертный. В нем, избранном, течет кровь старых Отцов, он избавлен от земных забот, он — яркий факел, светящий в глухой пещере. Он — наша гордость и наша слава».

Старик будто знал, что он придет. Не удивился, когда Головня бочком протиснулся в жилище, путаясь в складках медвежьего полога, висевшего с внутренней стороны. Лишь поднял на загонщика взгляд огромных бельмастых глаз и ободряюще мигнул. Отец был не один: возле жарко пылающего очага сидели его дочь Ярка и зять Светозар. Увидев Головню, Светозар прищурился, и шрам на его щеке побелел, словно покрылся инеем.

— Чг тб?

Загонщик взглянул на его темный лик с отметиной от медвежьих когтей во всю щеку, перевел взор на Отца. Тот не говорил ничего, лишь смотрел на него, плотно стиснув губы. И Головня заговорил, опуская взор:

— Тут это… такое дело…

— А? Чего? Говори, поторапливайся, — закаркал старик противным голосом.

— Я про чужака… про плавильщика.

Слова опять застряли в горле. Удивительно даже: еще не нарушил ничего, не преступил заповеди, а чувство такое, будто подличать прибежал. С чего бы? «Не бывает благодатной лжи, как не бывает порочной истины». Именно! Но отчего же так тяжело на сердце?

Отец Огневик тяжело поднялся, подошел к Головне, прошил остреньким взором — снизу вверх. Тот поразился, насколько молодым казалось его лицо в свете костра — куда моложе, чем у Светозара. Он крючковатыми пальцами ухватил загонщика за локоть и зашипел, извергая смрад из глотки:

— Ну, выкладывай, Головня. Что там про плавильщика? Да об Огне не забывай. Он, Огонь-то, все видит!

Глаза у него были — как две дыры в истлевшей шкуре: неровные, черные, не глаза даже, а пробоины от кольев. Такие глаза не щупают — обволакивают холодом. А внутри, на страшной глубине, — льдинки зрачков словно камешки на дне глинистого ручья.

Головня вздохнул. Нет, не мог он предать человека. Не мог отдать его на расправу. Пусть даже негодяя — не мог.

Но сказать что-то надо было, и он забормотал, пряча глаза:

— Я к тому, что присмотрел бы ты, Отче, за внучкой. Сам знаешь, как оно выходит… Ходят всякие, с панталыку девок сбивают, а те потом на сносях…

— А тебе что за печаль?

— Да мне-то никакой печали… А все ж таки, приглядеть бы надобно. Внучка Отца как-никак. Если осрамится, позор на всю общину…

Он уже чувствовал, что несет околесицу. Не ему, сироте-загонщику, давать советы Отцу. Не ему пенять на чужака. Но что еще говорить? Как выкрутиться?

— Приглядеть, значит, — повторил старик. Твердые пальцы его с длинными ногтями медленно расцепили хватку. — Никак, сам на нее виды имеешь, звереныш? Гляди — обрюхатишь девку, пойдешь на корм волкам.