Читать «Безмужняя» онлайн - страница 162

— Ребе!

Реб Довид оглянулся. Около него стоял человек, завернувшийся, как в одеяло, в измятое пальто и дрожавший от холода и страха.

— Вы не узнали меня, ребе? Я Калман, Калман Мейтес, муж белошвейки, муж агуны.

Он так изменился, что узнать его было нелегко. Глаза, всегда большие и круглые, наполовину заплыли от слез и бессонницы, плечи согнулись, лицо стало желтовато-белесым, точно кусок теста, нос посинел от мороза, а голос его, будто дым из слишком узкой трубы, никак не мог вырваться из горла. Он сделал шаг в сторону реб Довида, но тут же отступил назад, как испуганная голодная птичка, которой бросают хлебные крошки.

Калман рассказал реб Довиду, как его выгнали из синагоги за то, что он расстался с женой и сделался прислужником у старосты Цалье. До поздней ночи бродил он по переулкам и прислушивался к разговорам об агуне. Он прятал лицо, чтобы его не узнали, и только около полуночи пришел в молельню на синагогальном дворе, чтобы переночевать среди нищих. Утром, еще до того, как прихожане стали собираться к молитве, он убежал из молельни и снова блуждал по переулкам. Он видел, как город собирается на похороны его жены, и слышал, как проклинают его, Калмана, за то, что он бросил ее. Горожане и их жены грозили забросать его камнями, если он появится на похоронах. Он убежал сюда, на кладбище, чтобы хоть тайком увидеть погребение. Зайти погреться в домик для обмывания покойников он боялся, потому что могильщики его знают (ведь он был кладбищенским хазаном) и потом расскажут провожающим, что он был на кладбище. И он стоял между деревьями и мерз, пока не увидел, что прибыл катафалк с ребенком раввина.

— Ребе! Я не виноват в смерти вашего ребенка, и в смерти моей жены я тоже не виноват. На бирже маляры не давали мне искать работу, а Мэрл гнала меня, чтобы я заступился за вас, — трясется от плача Калман.

— За меня? — поперхнулся реб Довид.

— Да, за вас. Когда староста не захотел засчитать вас в миньян, Мэрл погнала меня, чтобы я шел поднимать город. Но кто я и что я, чтобы меня послушались? — И Калман рассказывает, как много ему пришлось пережить, пока ради ночлега он не стал младшим шамесом Зареченской синагоги. Теперь все валят вину на него и на раввина из двора Шлоймы Киссина, и поэтому он должен прятаться, чтобы с ним не сделали того же, что собираются сделать с раввином.

— Что они хотят сделать с раввином из двора Шлоймы Киссина?

— Они кричат, что похоронная процессия пойдет мимо его дома, и тогда его убьют. Кричат, что вы сами назвали его убийцей, потому что он угрожал, что не разрешит вам похоронить вашего ребенка.

— Это ложь, реб Лейви такого не говорил. — Реб Довид чувствует, что мороз со всего кладбища проник в его сердце и остановил его.

— Я не знаю, — произносит безразлично и потерянно Калман. — Они кричат, что вы велели убить его.

Еще мгновение реб Довид стоит, полузакрыв глаза, и думает: как было бы хорошо ему сейчас уснуть. Но тут же, опомнившись, поспешно идет к длинному деревянному дому. Кладбищенские хазаны дремлют на скамьях, ждут прибытия большой процессии, когда толпа провожающих станет заказывать поминальные молитвы. Старенькие сшивальщицы саванов с искривленными жилистыми руками уже наскоро сметали одеяние для ребенка раввина и неспешно толкуют о женатых внуках. Раввинша Эйдл сидит на скамье у стола, смотрит широко раскрытыми глазами на вечный наряд Мотеле и прижимает к себе старшего сына. Смертельно бледный реб Довид подходит к ней: