Читать «Безмужняя» онлайн - страница 151

— Голодранец! Мы водились с Морицем? Мы затащили Калмана в шинок? — бьют себя кулаками в грудь маляры, потрясенные наветом Айзикла. — Лихие годы на твою голову! Думаешь, мы не знаем, что, когда Калман-баран пришел к тебе проситься в квартиранты, ты помчался к Морицу, чтобы он заплатил тебе за то, что ты уговорил барана уйти от агуны? Но Мориц дал тебе мякину от камня. Он сам рассказывал. Ты виноват, что агуна повесилась. Ты — и раввин из двора Шлоймы Киссина.

— Раввин из двора Шлоймы Киссина виноват! — завыли парни.

— Оттянуть ему бровь до пяток!

— Кишки выпустить, метрами мерить и собакам кидать!

— Он убил нашу сестру, дочь простого народа!

— Идем на синагогальный двор, там веселей. К черту заработки. Идем на синагогальный двор!

На синагогальном дворе не искали повода для скандала, как на малярской бирже; там воистину бушевал пламенный гнев. Рассказывали, как агуна разорвала платок, связала из лоскутов веревку и повесилась в трех шагах от дома сестры. Соседи пошли в рощу собирать хворост на растопку, нашли ее и сразу же опознали. Одинокая смерть агуны потрясла народ, и злоба обрела пылающие глаза, орущие рты и сжатые кулаки. Вспомнили о том, как в день Симхас-Тойре хотели убить старшего шамеса за пощечину, которую он дал младшему шамесу, но покорились, как овцы, городским старшинам и не тронули его.

— Где он, этот каторжник? Мы ему за все заплатим!

Но реб Йоше и на этот раз был спасен. Он вовремя почуял опасность и скрылся. Это вызвало еще большее возмущение, и народ накинулся на младшего шамеса Залманку, который стоял у порога городской синагоги, собирая миньян.

— Вот он, Йошин пособник! Йоше ударил его, а он расклеивал листочки, что агуне нельзя было выходить замуж.

— А вы что, хотели, чтобы реб Йоше больше не брал меня на свадьбы, а жена моя и дети помирали бы с голоду? — расплакался Залманка, и маленькие ручки и ножки его задрожали. Народ отвернулся от него:

— Гнида, тьфу на него!

В общинных дворах злоба, досада, раздражение были еще горше. Страх перед долгой зимой со снежными заносами, морозами и ветрами, мысли о том, что нет дров, угля, света в каморках и лампочек на кривых скользких лестницах, проклятия жен и плач детей, никчемная жизнь в подвалах с заиндевелыми стенами и обледенелыми порогами, нытье в суставах и копоть на лицах — все это рванулось из горла, сквозь зубы и слилось в диком гомоне:

— Раввин из двора Шлоймы Киссина виноват! Все раввины виноваты! Если правление кагала и дальше будет платить им жалованье, мы кашу из них сделаем. Ни гроша больше этим святошам, лицемерам, богокрадам.

— Конечно, раввины виноваты, а кто ж еще? — решили лавочники с Шевельской и Рудницкой улиц, измотанные налогами, замученные оптовиками, требующими уплаты долгов. — Это раввины наслали на нас ревнителей субботы проклинать нас за то, что мы не закрываем лавки за час-два до того, как приходит время зажигать свечи.

— Виноват сумасшедший раввин из двора Шлоймы Киссина! — подхватили у мясных лавок торговки в широких фартуках с большими карманами, сидевшие без копейки выручки. — Он запретил привозить кошерное мясо из Ошмян. Он виноват, что агуна повесилась.