Читать «Антология современной французской драматургии. Том I» онлайн - страница 109

МИЛЬТОН. Ну да, банка сверхплоской камбалы, то есть расплющенной цимбалы или плотных пластинок камбалалайки, долгоиграющий стереопаштет.

КАМОЭНС. Камбала закабалит. Вы ее едите, но костей вам не скостят — срок — тюрьма, но — ура, свобода! Переверните ее, будет рыба-соль, фасоль.

МИЛЬТОН. Досоли.

КАМОЭНС. Фасоль?

МИЛЬТОН(на мотив «Марсельезы»), Па-па-па пам. Пам-пам. Досол на спине. Соль без фа. Соль соль соль до, вот вам и кварта. Квартет плавает в гуще музыки, милый мой Камоэнс.

КАМОЭНС. Да. Отдайте мне ключ от соли. Должен вас огорчить, у Шекспира, милый мой Мильтон, каламбуры такого уровня цветут пышным цветом в устах второстепенных персонажей.

МИЛЬТОН. Второстепенная скрипка к вашим услугам. А что в других банках?

КАМОЭНС. Вот банка пива: Анжелика обо всем позаботилась.

МИЛЬТОН. «Беттина».

КАМОЭНС. Умоляю, не подыгрывайте им.

МИЛЬТОН. Я рогат.

КАМОЭНС. Не огорчайтесь. Если он и впредь будет называть ее Беттиной…

МИЛЬТОН. Если она и впредь будет называть его Бетховеном…

КАМОЭНС …я ему скажу, как называю его я, Камоэнс, его, Бетховена, когда слышу, как он, Гийом, играет на скрипке, Шизебзиг.

МИЛЬТОН. Да? И как же вы его называете?

КАМОЭНС. Поживет — услышит.

МИЛЬТОН. Не тяните, Камоэнс, он все-таки глухой. Его приступы длятся недолго.

КАМОЭНС. Как когда. Они случаются, когда он уже выпил рому, но еще не поел креветок либо вследствие душевного потрясения. Плавали — знаем. Но продолжительность их нам неведома, это как когда, зависит от количества рома, числа креветок и силы потрясения.

МИЛЬТОН. Если вы ему ничего не говорите, когда он глохнет, вы ничего ему не скажете, когда он будет играть на скрипке.

КАМОЭНС. Это зависит также от ответственности, которую вы, Мильтон, взваливаете на его плечи, да и я тоже.

ГИЙОМ. Беттина.

КАМОЭНС. Пиво в банке. Как будто можно извлечь музыку из жестяной виолончели. И законсервировать ее там.

МИЛЬТОН. Нас же маринуют в деревянном футляре для скрипки.

КАМОЭНС (мечтательно). Моя виолончель тоже была подбита красным бархатом. Но музыки в ней не было. Ее там нет, внутри, мне ее не вынуть наружу консервным ножом-смычком. Она меня питает, заполняя пространство вокруг, и я погружаюсь и плаваю в ней как эмбрион, музыка. Ни меня в ней, ни ее в виолончели, музыки в смысле. Прозит.

МИЛЬТОН. Он сказал «прозит». И глотнул.

ГИЙОМ. Беттина!

АНЖЕЛИКА. Да.

КАМОЭНС. Почему ты не даешь ему спать?

МИЛЬТОН. Анжелика! Ему надо выспаться.

АНЖЕЛИКА. Но ведь он проснется?

МИЛЬТОН. И что?

АНЖЕЛИКА. И то.

ГИЙОМ. Жозефина!

АНЖЕЛИКА. Да, Люлик, спи спокойно.

ГИЙОМ. Не зови меня Люликом, ты чего.

АНЖЕЛИКА. Конечно, Людвиг ван. Спи.

ГИЙОМ. Я работаю.

АНЖЕЛИКА. Вы его не любите. И все. Вот он проснется, Гийом, тогда и полощите ему мозги.

МИЛЬТОН. Я? А если произойдет утечка?

АНЖЕЛИКА. Второй скрипки.

КАМОЭНС. При чем тут утечки и мозги. Но если ты хочешь сказать, что нам на Гийома, косящего под Гийома, наплевать ровно так же, как на твоего ублюдвига, косящего под Шизебзига в вольтеровском кресле, то да! Ты, возможно, не совсем неправа. Мозгами надо шевелить! А тут, как и там, один сплошной студень.