Читать «Ангельский рожок» онлайн - страница 178

На пороге веранды схватил её и не отпускал – не в шутку, всерьёз, – она поняла это по клещевому захвату, с которым прижал её к себе. Тогда она принялась гладить плечи, уши ему трепать, как Лукичу, шёпотом приговаривая что-то шутливо-успокоительное, дурацкое, ласковое… медленно разнимая его руки, как разнимала когда-то руки вцепившегося в неё сына, ненавидевшего садик, школу, любое сборище чужих людей.

И Аристарх остался в доме один.

Прибрел в кухню, сел на стул. Животные – оба, словно почувствовав его настроение, – мгновенно возникли рядом: Лукич, безгрешная душа, подошёл и лёг у ножек стула, а лукавый Пушкин, красноречиво поглядывая на стол, ещё не убранный после завтрака, так и вился у ног, не решаясь пока вспрыгнуть на колени (и транзитом – на стол) к этому странному гостю, который задержался в доме так надолго.

Впервые в полной тишине Аристарх заметил и услышал тиканье трёх разных часов на первом этаже, а чуть погодя – и разговор их: вежливый краткий бом, рассыпчатый звон хрустальных рюмочек и властный велосипедный звонок.

Поднялся и впервые обошёл все закоулки-эркеры, кладовки-закутки этого странного, придуманного хозяйкой, ни на что не похожего дома-приключения; спустился в подвал, где обнаружил три огромных холодильника, забитых консервацией и рядами бутылей с пятью, по крайней мере, сортами наливок; поднялся на верхний – просторный, без перегородок, и пустой – гуляй-ветер – третий этаж, с единственным, но огромным предметом мебели: старинным кованым и совершенно пустым сундуком, будто принесённым сюда из русской сказки на ковре-самолёте. Зачем, господи?! На черта ей этот сундук?!

Расхохотался… прослезился… С острейшей пронзительной ясностью вдруг осознал и ощутил, что ни один мужик не бывал здесь хозяином – чувство стыдное, горькое, опалённое их необъятной разлукой и тяжёлым солнцем их любви, – но такое понятное любому ревнивому сердцу. Впервые подумал этими вот словами: «Наш дом…»

Спустился вниз, побродил, трогая все диковины, узнавая свой, уже, конечно, свой Восток, иерусалимские медные турки-плошки с арабского рынка, зная уже, что где-то там, в пригороде Иерусалима живёт близкая Надежде душа, какая-то Нина («Я тебя непременно познакомлю! Она чем-то, знаешь, на тебя похожа…»).

Сел опять на стул, растерянно поглаживая колени ладонями, скрепляя сердце и готовясь превозмочь этот день – без неё…

Под плетёным диванчиком – якобы из имения Гончаровых, Полотняного Завода, и Пушкин якобы на нём сидел – катались клочья пыли. Ещё бы: всю эту неделю Дылда возилась, кормила, выслушивала, парила в баньке, оглаживала и выхаживала и во всю бабью мощь любила своё старо-новое приобретение. Подумал: позор и ужас! Ты разве мужик? Ты – ничтожество и слякоть!

Тряхнул башкой, снял майку, закатал до колен штаны, вынес из кладовки пылесос, ведро-тряпку-швабру – принялся за уборку. Полдня пахал, как самый добросовестный, чистый с утра алкаш, которому не по часам платят, а за сделанное, вот и старается истово, зная, что праведный опохмел – вот он!