Читать «Амадо» онлайн - страница 17

Растолкав одноглазого Бартоломео, первого, кого за быструю реакцию он выбрал себе в слуги, Амадо глазами показал ему верное направление и первым зашагал навстречу северной опасности в виде небольшого городка Альтасо с тремя сотнями жителей, часть из которых недавно впала в ересь, и, судя по донесениям, замешена в этом приехавшая месяц назад женщина и две ее дочери. Разные источники свидетельствовали о том, что это итальянка, и из-за своей смуглой кожи прозвали ее Черной Лючией, и будто бы глаза ее во сне не закрываются, а это странно, так ведь только слепые спать могут, а она все видит и даже людей лечит, и это вдвойне странно, потому что лечит она их не молитвами и травами, а прикосновением правой руки ко лбу больного. А местному врачу, который выразил сомнение в волшебной ее способности, один раз вообще под ноги плюнула, такие дела. Размышляя в пути о том, что не любит он с нервными женщинами на разные богоугодные темы говорить, а говорить все равно придется, иначе сожгут ее вместе с детьми, Амадо чуть не упал, когда тяжелая рука Бартоломео слегка задела его плечо. - Прокаженные, - тихо сказал он, - отойдем.

Добежав до ближайших кустов и присев на корточки, увидели они пятерых человек с колокольчиками на шеях, и у каждого в руках большая палка с двумя кривыми рогами, а у последнего - длинный нож за поясом, и пусть звенели колокольчики радостно и весело, а нехорошо день начинался: то птицы гнезда свои бросают и на север летят, а что им летом на севере-то делать, то прокаженные на пути их встречаются. Видно, прав был Якоб, недаром он единственный, кому верит Рудольф. Звуки цеплялись за ветер, и те, которым повезло, отправлялись вслед за птицами, в то время как самые слабые падали на землю и их осколки разрезали созревшую за ночь росу на мелкие неровные части. Когда колокольчики вскрикнули в последний раз, а кривые рога превратились в маленькое, безобидное стадо, Бартоломео подмигнул Амадо единственным своим глазом и посоветовал тому быть наперед осмотрительнее: от этих прокаженных чего угодно ожидать можно, иногда они ни с того, ни с сего, на людей бросаются, но в целом они тихие, знают ведь, что совсем немного им осталось, поэтому и не разговаривают почти, силы берегут. - И своих они не бросают, - добавил Бартоломео, - больные все насмерть, сами еле передвигаются, а слабых не оставляют. Они как волки, - уважительно заключил он, - у них этому учиться можно.

Несмотря на то, что грозный вид Бартоломео располагал каждого встречного к откровенному признанию в собственной физической немощи и мрачно намекал на упущенную вчера возможность хоть вкратце, но все-таки написать свое завещание, Амадо нравилось в нем та естественная легкость восприятия мира, которая встречается или у детей, или у стариков: разница только в том, что, рождаясь, дети не ждут от мира ничего плохого, а старики не верят в хорошее даже тогда, когда оно случайно, но все же происходит. Сочетание детского оптимизма и одноглазой, видящей только плохое, старости, придавало характеру Бартоломео черты той завершенности образа, при которой непосредственность выглядит мудростью, а упрямая недоверчивость тактично напоминает о несовершенстве мира, наказывающего всякого, кто верит в свободу выбора и забывает об осторожности: недоверчивость предлагает людям покой и долголетие, сытую жизнь и прохладную тишину, но частенько умалчивает о том, что в старости и вспомнить-то, в общем, будет нечего.