Читать «Актея. Последние римляне» онлайн - страница 352

То, что Арбогаст будет биться до последнего издыхания, что он прольет целое море христианской крови, прежде чем рухнет сам, в том Фабриций не сомневался. Но он никак не мог примириться с мыслью о поражении.

И его так же, как и Феодосия, по дороге в Италию согревало пламя веры, и он так же был убежден, что Бог нарочно встревожил своих верных бунтом Арбогаста и Рима, чтобы принудить их к окончательной расправе с язычниками.

Неужели это было еще слишком рано?

Фабриций не метался и не богохульствовал, как Феодосий.

Унизительное публичное покаяние, которому он подвергся, тяжелая служба в госпиталях, долгое время, проведенное в лесной тишине в обществе благочестивого пустынника, среди умерщвления плоти и духовных размышлений, больше, чем ненависть к язычникам, приблизили его к сущности учения Христова.

Медиоланский епископ хорошо знал человеческую натуру, когда решил сломить гордость молодого воеводы с помощью чрезвычайных мер. Только страдания облагораживают силу.

Выйдя из суровых рук Амвросия, Фабриций уже иными глазами смотрел на свет и на людей. Что прежде ему представлялось правдой и добродетелью, то теперь оказалось ложью и преступлением; что прежде возмущало его, то теперь пробуждало сочувствие и снисходительность.

Ревностный христианин с изумлением понял, что заповеди Христова учения лишь в малой степени коснулись своих последователей. Новая вера не отняла у человека его страстей, не искоренила гордости, зависти, себялюбия, не сравняла сильного со слабым, убогого с богатым, как повелевал Христос.

Вокруг себя Фабриций видел людскую злобу, бушующую с таким бешенством, как будто бы на земле ничего не изменилось. Человек заботился о земных благах, лгал, крал, обманывал, для удовлетворения своих похотей допускал злодейства, ненавидел ближнего — оставался таким же алчным, жестоким, беспощадным. Истинных христиан было так мало, что они тонули в толпе хищных зверей, пожирающих друг друга.

Чем больше Фабриций углублялся в священные книги и сравнивал их требования с деяниями, на которые наталкивался на каждом шагу, тем более противны становились ему все окружающие. Разногласие между верой и жизнью уничтожало его христианскую ревность. Да ведь и сам он также не исполнял требований Бога, хотя ему казалось, что он является Его избранным, Его детищем.

И только теперь ему стали понятны жалобы Сириция, укоры графа Валенса и наставления Амвросия. Он не был христианином, как не были христианами ни один из его товарищей; он не любил Христа и ничего не сделал; чтобы удостоиться живота вечного. Он любил только самого себя, свои страсти.

Одновременно с осознанием своей вины в — нем росла снисходительность к чужим заблуждениям и уважение к человеческому достоинству вообще. Он, как и прежде, жаждал победы Креста и верил, что только учение Христа открывает врата в Царство Небесное; только оно одно истинно, божественно, бессмертно; но он не закрывал глаза и на достоинства язычников. Для него, просветленного истиной и справедливостью, последние римляне представлялись совершенно другими, чем прежде, когда он смотрел на них сквозь сеть ненависти. Обреченные на гибель представители великого народа жертвовали для своих традиций всем — имуществом, почестями этого мира, даже жизнью. Какая жалость, что истинному Богу не служат такие герои, как Флавиан, Симмах, Фауста Авзония…