Читать ««Царь сердец», или карамзинистский панегирик» онлайн - страница 10

И, судия Царей, потомство впереди Вещало, сквозь века явив свой лик священный: «Дерзай! И нареку Тебя: Благословенный»

(I: 371).

Реакция Александра, как ее изображает панегирист, вполне отвечает концепции его образа:

А Ты?‥ Ты от Небес молил благословенья

(I: 371).

Однако в конце послания Жуковский возвращается к этой теме. Теперь титул «Благословенный» преподносится царю современниками как дань их свободного волеизъявления («Прими ж, в виду небес, свободный наш обет»). Титул приобретает двойную санкцию: народа, молившегося за царя, и Творца, услышавшего эти молитвы («О! наши к небесам дойдут благословенья»). Поэтому финальный апофеоз уже отчетливо и закономерно переводит царя в «надчеловеческий» статус, царский престол и престол Божий (святыня алтаря) сополагаются и «державная десница» (см. строку 17) превращается в священную:

Здесь, окружая Твой престол, Благословенной, Подъемлем руку все к руке Твоей священной; Как пред ужасною святыней алтаря Обет наш перед ней: все в жертву за Царя

(I: 378).

Важно, что при этом Жуковский (хотя и бегло) дает в послании также контрастные образы монархов, не исполнивших своего предназначенья:

И, невнимательны, с беспечной слепотой, В любви к отечеству, ко славе, к вере хладны, Лишь к наслаждениям одной минуты жадны

(I: 367).

По Жуковскому, они лично ответственны за Французскую революцию (которая рассматривается как событие закономерное и благотворное, ниспосланное Промыслом) и последовавшие за ней бедствия, в том числе за узурпатора Наполеона.

На их фоне особенно выделяется фигура главного героя, олицетворившего собою все идеальные качества царя:

Когда всё сладкое для сердца: честь, свобода, Великость, слава, мир, отечество, алтарь — Всё, всё слилось в одно святое слово: Царь

(I: 377).

Вряд ли имеет смысл оговаривать то обстоятельство, что перед нами — поэтизированный и идеализированный образ Александра. Оставим в стороне и вопрос о том, насколько сам Жуковский был убежден (или всегда ли оставался убежден) в том, что его современник император Александр I подлинно являлся воплощением всех добродетелей, которые ему приписаны в послании. Важнее другое — именно таков был монархический идеал Жуковского, такими должны были быть отношения монарха и подданных в его понимании, но важно и то, что все эти идеальные качества прикреплялись к личности конкретного «исторического» монарха. Последнее — как бы залог исполнения надежд, гарантия реальности программы.

Послание «Императору Александру» стояло и в сознании Жуковского, и в сознании его современников в одном ряду с «Певцом во стане русских воинов». Но в 1815 г. был написан и третий текст, «Певец в Кремле», развивавший линии обоих своих предшественников. В нем есть памятные строки:

За сладкий жребий наш: любить,     Как друга, властелина — О, всемогущий Царь земли,     Тебе благодаренье!

Жуковский как бы еще раз уточнил, что он хотел сказать словами «Но дань свободная, дань сердца — уваженье, / Не власти, не венцу, но человеку дань». Поэт прославляет в монархе человека, трактует властелина не только как отца подданных, но и как друга, вслед за Карамзиным видя в личных качествах царя залог счастья страны.