Читать ««На пороге как бы двойного бытия...». О творчестве И. А. Гончарова и его современников» онлайн - страница 194
Михаил Отрадин
В житейском холоде дрожа и изнывая,
Я думал, что любви в усталом сердце нет, И вдруг в меня пахнул теплом и солнцем мая Нежданный твой привет.
Романс всегда наивен, точнее — как бы наивен. «Наивность, — писал один из критиков апухтинской поры, — сама по себе уже есть поэзия»[520]. Романс ждет от читателя готовности довериться его эмоции. И наче романс может показаться «голым», иронически настроенное со- знание «не слышит» музыки романса. Пример тому — мнение критика М. А. Протопопова, который писал, что ничего, кроме бессмыслицы, в знаменитом романсе Апухтина «Ночи безумные…» («в этом наборе созвучий») он не усматривает[521].
Ночи безумные, ночи бессонные,
Речи бессвязные, взоры усталые…
Ночи, последним огнем озаренные, Осени мертвой цветы запоздалые.
Слабость стихотворения критик увидел в том, что в эти обобщенные формулы каждым читателем «вкладывался подходящий обстоятельствам смысл»[522]. Критик почувствовал жанровую природу произведения, но не принял «условий игры», не признал эстетической значимости жанра.
А. Л. Волынский увидел достоинства этого апухтинского стихотворения именно в том, что вызвало насмешки Протопопова: «Тут живет каждая строчка… Ничего определенного, и, однако, всё прошлое встает перед глазами в одном туманном, волнующемся и волнующем образе»[523].
Романс — это «музыка», возникающая над обыденностью, вопреки ей. Романс демократичен, потому что он подразумевает чувства всякого человека. Он оказывается «впору» каждому, кто его слышит. Музыка в романсе для Апухтина — наиболее адекватное выражение этих чувств. Эмоциональный строй романса оказался очень близок ему. Об этом — с легким оттенком снисходительности профессионала к любителю — пишет М. И. Чайковский. Апухтин, но его словам, «как большинство дилетантов, с одинаковым удовольствием слушал истинно прекрасное и шаблонно-пошлое. Романсы Глинки и цыганские песни одинаково вызывали в нем умиление и восторг»[524]. Подтверждением тому, что мемуарист и биограф был точен, служит признание самого Апухтина, сделанное в письме к П. И. Чайковскому (1880-е годы): «Я… провожу ночи у цыган… когда Таня поет “Расставаясь, она говорила: «Не забудь ты меня на чужбине»”, — я реву во всю глотку…»[525]
