Читать «13 историй из жизни Конькова. Рассказы» онлайн - страница 33

А Димка вообще лег под кустиком и лежит.

— Не могу, — говорит, — пошевелиться. Этот проклятый клоп, наверное, в живот прошел. Слышите, как бурчит? Да и жарища такая.

Солнышко, правда, как будто прямо над нашей поляной приклеилось.

Девчонки листьев нарвали, свои лукошки прикрыли.

— Полдничать пора. Вон под той орешиной сядем, — нас зовут. — Вы, мальчики, можете себе удилища вырезать.

— У нас бамбуковые есть, — буркнули мы, чтобы не идти и не смотреть, как девчонки будут свои узелки развязывать.

— А наши рыбаки завсегда ореховое удилище берут, — Катька свое. — Оно гнется, да не ломится.

— Не завсегда, а всегда, — Людмилка утерпеть не может.

А мне вдруг даже нравиться стало, как Катька говорит. У нее все так уютно получается.

И когда Людмилка снова рот раскрыла, чтобы Катьке еще и про «ломится» сказать, я вмешался:

— А так великий русский поэт говорил — «гнется, да не ломится».

У Людмилки глаза сразу круглые, как у кошки:

— Какой это поэт? Скажи.

— Ну… Некрасов, кажется. Или вот еще, как его… Тютчев. И я нарочно стал помогать Катьке. Она в это время захныкала: пока землянику собирали, она где-то на поляне из кармана конфетку выронила, «Мишка косолапый».

— Ищите, ищите, — Димка из-под своего куста высунулся. — Её, вашу конфету, давно медведь съел, по-родственному.

Он уже поднялся, Димка, сразу выздоровел и сидит, уминает с Людмилкой что-то из ее узелка.

Тоже друг называется!

Но я все равно ползал, ползал, пока «Мишку» не нашел. Он, правда, совсем растаял на солнышке, да я его еще нечаянно придавил коленкой. Но Катька сказала, что растаявший шоколад даже вкусней, и как-то здорово на меня посмотрела.

Наконец мы все собрались под кустом. Димка наелся, живот поглаживает. Людмилка деловито, наверное теперь матери подражает, Катьку кормит. Мне тоже здоровенный огурец протягивает с хлебом.

Я представил, какой он приятный, огурец, прохладненький в серединке. Но мне стыдно, что мы своего ничего не взяли. А Димка такой бессовестный, наелся — и ничего себе.

— Да у тебя руки ужиные, — буркнул я, чтоб чем-нибудь Людмилке досадить. — Ты ужа за хвост брала. — Но потом все-таки огурец взял. Даже не поморщился, когда Людмилка снова начала лекцию читать, что руки она давно в калде вымыла и вообще животные все чистые.

— Я сама видела, — говорит, — как ты тоже с нашим Полканом вместе колбасу ел. Кусок себе, кусок ему и руки о Полкашкину спину вытирал.

— Сравнила! — отвечаю. — Собака — друг человека! — А сам подумал: «И когда она только усмотрела?»

— А у нас еще ежик дома живет, — Катька вмешалась. — Он тоже друг. Ручной совсем. Хочешь, приходи. — И мне показалось, что она снова как-то особенно на меня посмотрела.

Катька сделала себе венок из кленовых листьев и, наверное, от этого сделалась какая-то новая, красивая, как лесная царевна.

Но тут Димка противным таким голосом говорит:

— Приходи, приходи, Юрик, погладь ежика от хвоста к голове. — И еще: — А слониха, вся дрожа, так и села на ежа.

Ну, если только вправду был ягодный клоп в Димкином животе, несладко же ему пришлось. Я так на них обоих с Димкой навалился, от души.