Читать «Газета Завтра 519 (44 2003)» онлайн - страница 75

Россия должна принять в себя Христа. Не было при Владимире настоящего Крещения во всей полноте таинства! Он загонял всех в православие, а народ все бежал с плачем вдоль Днепра: "Выдыбай, Перуне!". Русские, приняв христианство, так и жили во всех своих семиках, народных праздниках, слив свое языческое с христианским, и так нежно, в согласии и прожив. Нам придется принять христианство с его простотой и безжалостной ясностью, которая отменяет все эти декорации. Нам придется подумать о крещении, как о сознательном выборе, вместе придти под купол константинопольской Софии как 1000 лет назад, чтобы быть потрясенными хором, сиянием, светом небесным, Господней силой и правдой.

Всякое метание — религиозно. Душа оказывается на ветру, а где ей еще искать спасение?

Последняя монастырская социалистическая идея была нами уничтожена. Ведь идея коммунизма — монашеская, она "высиделась" епископами, монахами: Томмазо Кампанеллой, Томасом Мором (не зря корень имени у обоих — Фома, влагающий персты в раны Христовы, чтобы все "проверить" на деле). А мы, надругавшись над идеей, тем самым незаметно повредили и своему православию. Они чересчур рядом ходили — касались друг друга рукавами. И когда столкнули одно, оказалось, так болезненно для другого, что оно тоже пока места не может себе найти. При всем внешнем торжестве, Церковь не смеет напомнить, что христианское государство — это государство бедных, которые не ставят потребительскую основу во главу угла, иначе все взрывается, и рано или поздно погибает.

Царство Небесное и Земное граничат только в сердце христианина, а не в географии.

На нашем государственном знамени написана капиталистическая идея, а на религиозном — бедная, и эти два знамени пытаются нести вместе два человека, возглавляющих государство с духовной и светской стороны. А знамена-то отворачиваются друг от друга, пока то и другое древко не переломится.

Мы пространственнее, просторнее не одной землей, но небом и Духом, оттого наше слово реже узнается, хуже понимается в Европе, и мало слышно. Мы "раскидистый" народ, наши песни слишком протяжны, и проза наша длиннее. Всякое слово наполнено непереводимой глубиной и тайной. Наверное, именно поэтому Пушкин остается непереводимым. Даже Набоков вынужден был затратить 4 тома, чтобы "Евгений Онегин" не казался хотя бы бессмысленным. Как ни начнут переводить "Мороз и солнце, день чудесный..." — все выходит метеорологическая сводка, потому что не слышно игры света и радости.

Русское слово всех таинственнее, в нем всегда остается непереводимый кончик. Русский язык нельзя сделать компьютерным языком общего употребления, ибо этот уникальный семантический "хвост" порой длиннее самого корня, самой сущности слова. Оно в себе содержит множество оттенков, которые ни к чему однозначному не сведешь. Слово трепещет, все время стремится куда-то уйти, обнять собой больше чем может, всякое слово многосмысленнее самого себя, и для европейского понимания это мука и каторга.