Читать «Гуннар и Николай» онлайн - страница 11
Гай Давенпорт
― А как называется? Когда его написали?
― У греческих стихов нет названий. В первом веке, в Византии. Витютень -это phatta, может быть, лесной голубь или вяхирь. В Библии витютни сидят на масличных деревьях[5].
Николай закурлыкал голубицей и застрекотал сверчком.
― Ты переводишь? спросил Гуннар.
― Пытаюсь. Стихотворение кажется таким чистым и невинным, однако дуб -дерево Зевса, в нем живет дриада, это что-то вроде девочки-Ариэля, а голубка принадлежит Афродите, и стрекот и щебет сверчка ― символ пастухов, вожделеющих друг к другу, или доярки с облупленным от солнца носом и стройными босыми ногами среди маргариток. Поэтому то, что на первый взгляд кажется Вордсвортом или Боратынским, ― в действительности сицилийско и пасторально, намного позднее Феокрита. Но оно предвосхищает природную поэзию, если нам хочется с этой стороны его рассматривать, в том духе, в каком мы начинаем ее видеть у Авсония.
― Я когда-нибудь слышал, чтобы кто-то говорил, как Саманта? вопросил Николай у потолка, скосив к переносице глаза и свернув ложечкой язык в предположении. Нет, я никогда не слышал, чтобы кто-либо говорил, как Саманта.
― Перерыв! скомандовал Гуннар. Балпес решил сыграть нам деревенского дурачка.
― Дайте, сказал Николай, мне посмотреть это греческое стихотворение. Что это за слово?
― Ветви.
― А это и это?
― Свисают, простирая хорошую тень дуба в вышине.
― У Миккеля в шалаше на дереве вокруг повсюду одни листья, даже под нами, и свет зеленый, как салат, и там прохладно и никого больше нет. Покажи мне дом витютня и сверчка.
― Oikia phatton, oikia tettigon. Дом витютня, дом сверчка. Tettix ― это сверчок.
― Сам себя назвал, правда?
― Dendroikia paidon, шалаш на дереве для мальчиков.
Золотая улыбка с серебряными точками глаз.
― Мы с моей подругой Биргит, сказала Саманта, вылезали, бывало, из окна ее спальни в одних рубашках и прямо на большущее дерево, наверное ― очень старую яблоню, и сидели на ветках, как совы. Нам казалось, что это очень важно.
В парке с озерами в Мальмё. Мальчик-швед в натуральную величину, в коротких штанишках, три гуся, работы Томаса Кварсебо, 1977. Гуннар, Саманта и Николай поехали на катере из Нюхавна специально на него посмотреть. Николаю понравились гуси, Гуннару ― лепка без выкрутасов, Саманте ― лопоухая, честноглазая искренность самого мальчика.
― И очевидность ― вот здесь, в штанишках, ― того, что он мужского пола.
― Погоди, пока не увидишь нашего с Николаем Ариэля.
― Швеция, сказал Николай, это лютеранский дядюшка Дании.
― Лютеранская тетушка, поправила Саманта.
Красно-коричневая домашняя птица роется посреди дороги, и собаки, и трава между камней, некогда обтесанных, да только в эти дни, на исходе античности тесаного камня нет, это осень осени, когда у скульптурных портретов императоров вместо глаз ― просверленные шайбы, вся точность изображения утрачена в распухших туловищах, когда различимая ценность из вещей вытекает в деньги, в боязливую духовность, ненавидящую тело.
