Читать «Актерская курилка» онлайн - страница 34

***

Большой театр хоронил народного артиста СССР Пирогова. Похоронная комиссия решила, что раз покойник был бас, то и на панихиде должен звучать басовый репертуар. Обратились к солисту театра Батурину, но зная особенности интеллекта вокалистов, на всякий случай предупредили: "Вы только с репертуаром там… Пойте только грустное!" Грустное так грустное: Батурин, ориентируясь на первую строчку, выбрал романс на стихи Лермонтова "Мне грустно оттого, что я тебя люблю". Но в финале почему-то протянул руку в сторону гроба и с чувством спел: "Мне грустно оттого, что весело тебе!"

***

В Большом театре шел "Евгений Онегин". Предпоследняя картина: бал в богатом петербургском особняке. Онегин уже встретился с князем Греминым, сейчас будет спрашивать: "Кто там в малиновом берете с послом испанским говорит?" Татьяна стоит в кулисе, вот уже музыка на выход, и тут она с ужасом понимает, что этого самого малинового берета нет. Должен был вот тут лежать – и нету! Паника: костюмерша бросается в цех, кричит оттуда: "Нету!", "прима" орет: "Неси любой!", костюмерша несется с зеленым беретом, Татьяна выскакивает на сцену, едва успев в музыку, на ходу напяливая берет.

Онегин делает большие глаза, но оркестр играет, петь все равно надо, и он поет: "Кто там в ЗЕЛЕНОВОМ берете с послом испанским говорит?" Гремин басит: "Пойдем, тебя представлю я", – поворачивается к Татьяне, видит этот дурацкий "зеленовый" берет и от неожиданности на вопрос Онегина "Так кто ж она?" вместо "жена моя" отвечает: "Сестра-а моя-а!" И Онегин довершает этот кошмар, уверенно выпевая: "Так ты СЕСТРАТ – не знал я ране!.."

***

Солист Большого театра Артур Эйзен, обладатель роскошного баса и замечательный актер, в свое время был назначен официальным исполнителем песни "Широка страна моя родная!" Песня эта, как известно, после "Гимна Советского Союза" и "Интернационала" была третьей в коммунистической иерархии. Конечно, в другое время ее мог спеть всякий, кто захочет, но на правительственных концертах – только Эйзен. За каждое исполнение ему была назначена персональная ставка в 120 (сто двадцать!) рублей – по тем временам огромные деньги. Так вот, говорят, что приятель Эйзена, первая скрипка оркестра Большого театра, всякий раз "раскалывал" его одним и тем же образом. "Шир-ро-ка-а стр-ра-на моя р-родна-я-аа!" – выводил Эйзен, и сидящий за его спиной скрипач тут же громко сообщал оркестру: "Пять рублей!" "Много в не-ей лесов, полей и ре-ек!" – продолжал Эйзен, и скрипач тут же ему в спину подсчитывал: "Де-сять рублей!"