Читать «Из глубин памяти» онлайн - страница 9

…Сельвинский встал, немного подумал и в наступившей тишине изумительно, превосходно прочел вступление к драматической поэме «Умка — белый медведь»:

Возьмите в руки, родная моя, глобус (эс) голубой И путешествуйте карандашом, огибая рябой прибой; И путешествуйте карандашом в северные моря, Где траурным кораблем враспах летит тоска моя… Где носом к носу, как два петуха, гребни пургою промыв, Чукотка с Аляской рвутся в бой, но их разделяет пролив; Где много дней солнца нет, и часто луны нет; И тюленьи отдушины вихрь вмиг зализывает, как след; И только изредка в те часы, когда отойдет пурга, В полгоризонта Великий Олень зажигает свои рога. Здесь много дней солнца нет. Здесь край ледяной синевы. Здесь живут голубые песцы, обаятельные, как вы…

· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · ·

Это было великолепно. Ромен Роллан стоя аплодировал узкими ладонями, похожими на крылья белого голубя. Надо было в эту минуту посмотреть на Горького. Он тоже рукоплескал Сельвинскому и был очень доволен, прямо-таки светился, радуясь таланту поэта и музыке его стихов и голоса.

Речи продолжались, они были кратки, сердечны, порою изящны и остроумны. Но тут случилась осечка. Выступил представитель одной из крупнейших республик, не столько писатель, сколько оргработник. Он завел длинную речь. Смысл ее состоял в том, что он приглашал великого французского писателя посетить республику, от лица писателей которой выступал оратор. Он перечислял, что именно увидит в республике Ромен Роллан, говорил об успехах ее промышленности, сельского хозяйства, науки, культуры, о новостройках. Это превратилось в отчетный доклад, оратор сыпал цифрами. Конца его речи не предвиделось. Мария Павловна перестала переводить. Ромен Роллан явно нервничал, был раздосадован. Напрасно ретивого докладчика тянули, даже дергали сзади и с боков, чтоб он кончал, — ничто не помогало. Оратор будто окоченел. Наконец Ромен Роллан не выдержал, нетерпеливо и резко встал. Оратор запнулся, и его тут же утянули куда-то в сторону, за чьи-то спины. И тотчас Ромен Роллан заговорил сам. Это была вдохновенная речь, импровизация, блестящая, проникнутая и пафосом и галльским юмором, краткая и энергичная, искрящаяся, как бокал шампанского. Пока он говорил, он не казался стариком.

Встреча окончилась, начался разъезд. Незадачливый оратор протиснулся к Алексею Максимовичу, пытался что-то объяснить, но Горький махнул рукой: «Ну что вы, батенька, это же не съезд по народному хозяйству», — и сейчас же обратился к стоявшей рядом Сейфуллиной. Лидия Николаевна глядела на Алексея Максимовича снизу вверх: она была небольшого роста. Из-под челки сияли ее большие темно-карие глаза с детским выражением искреннего любопытства и обезоруживающей доверчивости.

Еще не раз потом я вспоминал, каким крепким и молодым выглядел Алексей Максимович рядом с Роменом Ролланом, какой он бодрый, сильный, ясный.

К портрету Луначарского

Кто из нас, комсомольцев, молодых коммунистов, в первые годы революции, ныне уже далекие, не слыхал о Луначарском, не знал его брошюр, книг, не читал в газетах его речей и статей! А сколько ходило рассказов, порою почти легендарных, о его эрудиции, ораторском мастерстве, памяти, находчивости, остроумии, уме. Помню, мне рассказывали о том, как Луначарский, еще студентом, выступал на диспуте. До него держал речь какой-то самоуверенный и шумливый эсер. Выйдя вслед за тем на трибуну, Анатолий Васильевич начал свое слово так: