Читать «Угловая палата» онлайн - страница 101

— Почему, Василий Федорович? — стала ласково увещевать его Машенька. — Вчера поел, как дите малое, опять вот… Свежая, вкусная. К операции сил набираться надо.

— Вот потому-то не до еды, сестреночка ненаглядная. Жизни не рад, какая уж тут еда.

— Хоть ложечку, я разомну с подливом, — продолжала уговаривать Машенька, а внутри так схватило, что упала бы вот тут на колени, уткнулась ему в грудь и разревелась на весь госпиталь. Не будут резать ногу Василию Федоровичу. Нечего резать. Вылущивать будут остатки бедра из тазовой кости. Сдерживая слезы, настаивала: — Чайку с вареньем, а?

— Чаю попью. Наждак во рту.

Санитарка из местных литовок кормила бесфамильного капитана. Не похоже, чтобы ощущал голод, но ел безотказно. Медленно сжимал и разжимал челюсти — тревожило пулевое ранение в шею, шевелилась и латунно отсвечивала щетина на двигающихся, плохо пробритых чужими руками щеках. Мозг, видно, оставался здоровым, сознавал человек, что при скудном питании не пойдет на поправку.

За столом обстановка была оживленной. Боря то и дело услужливо тянулся помочь Гончарову — то хлеб подать, то ускользающую тарелку пододвинуть, но Владимир Петрович останавливал его:

— Не надо, Борис, я такой на всю жизнь и должен обходиться тем, что есть.

Якухин, похохатывая, тихо дудел что-то на ухо старшему лейтенанту Середину. Петр Ануфриевич и Смыслов, хотя и ныли их разгипсованные ноги, бережно уложенные на протянутые под столом костыли, тоже чувствовали приподнятость, и была она вроде бы от сущей пустяковины — от того, что ходить разрешено, что могут есть по-человечески, не в кровати. Пока санитарка прибирала посуду и протирала стол, Якухин быстрехонько слазил в свою тумбочку (теперь тумбочка на одного, раньше с Мамоновым делились), извлек оттуда вспухшую и засаленную колоду карт.

— Давайте в подкидного. Шестером, трое натрое.

Смыслов не поддержал — он органически не переносил эту пустопорожнюю забаву. Решительно отмахнулся и Петр Ануфриевич. От еды и долгого сидения кружило голову, тело прихватывало потливой слабостью. Да и Машенька вмешалась:

— Родненькие, какой еще подкидной, обход скоро. Отправляйтесь на койки, лежите тихохонько.

Гончаров собирался почитать что-нибудь из добытого в последней вылазке в город, но остановился взглядом на стопке рисунков и отказался от чтения. Положил папку с рисунками на колени, стал перебирать их. Машенька. Еще Машенька. Опять Машенька… Вот она, чуть прогнувшись, поправляет на затылке свою богатейшую косу. Черты лица схвачены четко, выразителен маленько сморщенный в старании носик… Тут она возле Смыслова. Выражение глаз не прорисовано, все внимание отдано было душевному состоянию майора, его притягательной, с ямочками, улыбке… Третий эскиз — Машенька с безымянным, наглухо вжатым в постель капитаном. Порадовался Гончаров: чуть скошенные во взгляде глаза сестрички здесь просто великолепны. Не увидеть запечатленного в них сострадания может только незрячий сердцем.

А свет! В практике долгий перерыв, рука одна, но сумел все же, сумел! Несколькими штрихами, а передал освещенность. Слева свет — мягкий, приглушенный… Только мужское лицо вызывает досаду. Оно тоже в полосе света, но деревянное, неодушевленное… Сколько раз пытался ухватить в нем что-нибудь живое и перенести на бумагу это живое, пусть дикую боль, муки, но все же активные человеческие чувства. Не находил их Гончаров, не давал ему такой возможности тяжело раненный человек. И сейчас лежит, будто восковой муляж.