Читать «Обетованная земля» онлайн - страница 17

Уотсон указал на одну из поперечных улиц.

— Вон там стоянка такси. А напротив останавливается автобус. Вы ведь не собираетесь идти пешком?

— Почему же? Мне как раз хотелось прогуляться. Я слишком долго просидел взаперти.

— Ах вот оно что! Ну как хотите. Кстати, заблудиться в Нью-Йорке невозможно. Почти все улицы здесь вместо названий имеют номера. Очень удобно.

Я шел по городу словно пятилетний ребенок — примерно настолько я понимал тогда по-английски.

Я брел под тропическим дождем разных звуков: шум, голоса, автомобильные гудки, смех, крики — взволнованный гул жизни; мне пока еще не было до него никакого дела, но он уже нахлынул на меня подобно урагану, врываясь во все мои чувства. Я слышал только шум, но не понимал его смысла, и точно так же я видел свет, но не понимал, откуда он взялся и зачем он был нужен. Я шел по городу, и каждый встречный казался мне новым Прометеем: он делал знакомые мне жесты, смысла которых я не понимал; он произносил какие-то слова, но их значение оставалось загадкой. Все вокруг меня таило бездну различных смыслов, скрытых от меня, не владевшего этим языком. Совсем не так было в европейских странах, где все было понятным и однозначным. Здесь же казалось, что я ступаю по громадной арене, где все: прохожие, официанты, шоферы и продавцы — разыгрывают непонятный спектакль, в центре которого находился я сам, но в то же время был из него исключен, потому что не мог понять его смысла. И тут меня осенило, что это мгновение неповторимо, что оно никогда не вернется. Уже завтра я включусь в общую игру, да что там — уже сегодня вечером, когда доберусь до гостиницы, я снова начну борьбу за жизнь: буду ползать на брюхе, фальшивить, торговаться, нести ту полуложь-полуправду, из которой и состоят мои будни. Но сейчас, в это мгновение, город являл мне свое истинное лицо: дикое, кричащее, чужое и безучастное; он еще не принял меня и поэтому оставался холодным, беспристрастным, подавляющим и одновременно прозрачным, как филигрань, как громадная, сверкающая дароносица в католическом храме. Мне казалось, будто само время на минуту затаило дыхание, как бы умолкнув в таинственной цезуре: все вдруг сделалось возможным, любое решение — осуществимым, неподвластным силе тяжести и законам движения, и только ты один был волен решать, рухнешь ты или устоишь.

Я медленно брел по бурлящему городу; я и видел его, и не видел. Все эти годы я был занят только одной примитивной задачей: выживанием — и был настолько поглощен ею, что, влекомый инстинктом самосохранения, привык не замечать жизнь других людей. Мною владело непреодолимое стремление выжить, как на тонущем корабле за секунду до начала общей паники, когда перед тобой остается одна цель — не умереть. Теперь же, в эти непередаваемые минуты, я вдруг почувствовал, что, может быть, моя жизнь начинается сначала, веером разворачиваясь передо мною, что у меня пусть ненадолго, но снова появляется будущее, а вместе с ним за моими плечами грозит вновь подняться и прошлое с его запахом крови и могильного тлена. Я смутно чувствовал: прошлое было такое, что могло легко убить меня, но сейчас я не хотел об этом задумываться. Нет, только не в этот час сверкающих витрин, пьянящего запаха свободы, полуденной суеты с ее тысячами незнакомых лиц, разноголосым гулом, жаждой жизни и ослепительным светом, только не в этот час, когда я, как нелегальный перебежчик, пробирался через границу двух миров, не принадлежа в этот миг ни к одному из них, — словно я смотрел фильм, который запустили не с той звуковой дорожкой и в котором внезапно обнаружилось что-то завораживающее, нечто большее, чем игра света и красок, очарование таинственности или детская уверенность в том, что тайна обернется обманом. Сейчас мне казалось, что сама жизнь спешила вновь открыться мне после многолетней самоизоляции, вызванной жесточайшей необходимостью, она просила и вопрошала, призывала увидеть и постичь, стремилась вырвать меня из топкой трясины воспоминаний и обратить к робкой, еще неясной надежде. «Так, значит, я и в самом деле еще жив? — думал я, вглядываясь в глубь громадного открытого зала, полного сверкающих хромированными деталями игровых автоматов, трещавших звонками и перемигивавшихся разноцветными лампочками, — неужели это правда? Выходит, еще не все в моей душе высохло и отмерло, выходит, можно перестать думать о выживании и попытаться жить? Просто начать новую жизнь — с чистого листа, жизнь неизвестную, полную неведомых возможностей и смыслов? Значит, теперь все возможно, и это не будет предательством всех погибших — тех, для кого забвение станет подобно второму убийству?»