Читать «Золотые миры (Избранное)» онлайн - страница 92
Ирина Николаевна Кнорринг
Провозили гроб деревянный
Мимо окон, где жили мы.
По-весеннему грело солнце,
Тёплый день наступал не раз.
Приходили два миноносца
И зачем-то стреляли в нас.
Были тихи тревожные ночи,
Чутко слушаешь, а не спишь.
Лишь единственный поезд в Сочи
Резким свистом прорезывал тишь.
И грозила кровавой расплатой
Всем, уставшим за тихий день,
Дерзко-пьяная речь солдата,
В шапке, сдвинутой набекрень.
III. «Тянулись с Дона обозы…»
Тянулись с Дона обозы,
И не было им конца.
Звучали чьи-то угрозы
У белого крыльца…
Стучали, стонали, скрипели
Колёса пыльных телег.
Тревожные две недели
Решили новый побег.
Волнуясь, чего-то ждали,
И скоро устали ждать.
Куда-то ещё бежали
В морскую, мутную гладь.
И будто бы гул далёкий,
Прорезав ночную мглу,
Тоской звучали упрёки
Оставшихся на молу.
IV. «Ползли к высокому молу…»
Ползли к высокому молу
Тяжёлые корабли.
Пронизывал резкий холод
И ветер мирной земли.
Дождливо хмурилось небо,
Тревожны лица людей.
Бродили, искали хлеба
Вдоль керченских площадей.
Был вечер суров и долог
Для мартовских вечеров.
Блестели дула винтовок
В пьяном огне костров.
Сирена тревожно и резко
Вдали начинала выть.
Казаки в длинных черкесках
Грозили что-то громить.
И было на пристани тесно
От душных, скорченных тел.
Из чёрной, ревущей бездны
Красный маяк блестел.
V. «Нет, не победа и не слава…»
Нет, не победа и не слава
Сияла на пути.
В броню закованный дреднаут
Нас жадно поглотил.
И люди шли. Их было много,
Ползли издалека.
И к ночи ширилась тревога
И ширилась тоска.
Открылись сумрачные люки,
Как будто в глубь могил.
Дрожа не находили руки
Канатов и перил.
Пугливо озирались в трюмах
Зрачки не знавших глаз.
Спустилась ночь — страшна, угрюма,
Такая — в первый раз.
Раздался взрыв, тяжёлый, смелый.
Взорвался и упал.
На тёмном берегу темнела
Ревущая толпа.
Все были, как в чаду угара,
Стоял над бухтой стон.
Кровавым заревом пожара
Был город озарён.
Был жалок взгляд непониманья,
Стучала кровь сильней.
Волнуясь, что-то о восстанье
Твердили в стороне.
Одно хотелось: поскорее
И нам уйти туда,
Куда ушли, во мгле чернея,
Военные суда.
И мы ушли. И было страшно
Среди ревущей тьмы.
Три ночи под четвёртой башней,
Как псы, ютились мы.
А после в кубрик опускались
Отвесным трапом вниз,
Где крики женщин раздавались
И визг детей и крыс.
Там часто возникали споры:
Что — вечер или день?
И поглощали коридоры
Испуганную тень.
Дрожа, ощупывали руки,
И звякали шаги.
Открытые зияли люки
У дрогнувшей ноги.
Зияли жутко, словно бездны
Неистовой судьбы,
И неизбежно трап отвесный
Вёл в душные гробы.
Всё было, точно бред: просторы
Чужих морей и стран,
И очертания Босфора
Сквозь утренний туман.
По вечерам напевы горна,
Торжественный обряд.
И взгляд без слёз, уже покорный,
Не думающий взгляд.
И спящие вповалку люди,
И чёрная вода.
И дула боевых орудий,
Умолкших навсегда.
«Ах, не надо больше душных зелий…»
Ах, не надо больше душных зелий,
Ах, не надо больше ярких крыльев.
На душе — холодное веселье,
На душе — дрожащее бессилье.
И не надо фраз, глухих и зыбких,
