Читать «Лекции. Трактаты» онлайн - страница 270

 Область рассудка открыта для всех и отовсюду; но выход из нее весьма труден. Это такая область, которая имеет, или думает иметь, свет свой сама в себе; посему находящиеся в ней предполагают, что вне их области нет света. Верить бытию внешнего света, значило бы сомневаться во внутреннем. Многие ли отважатся на таковое сомнение?

 Впрочем, греческая философия счастливо ускользнула от форм рассудка, которые впоследствии соделаются вековыми цепями для мыслей, и поспешными шагами устремилась к своей цели, которая приближением своим воспламенила ее ревность. Как бы предчувствуя приближающийся конец свой, философия вопрошала о конце человека, показуя этим, что круг истинной философии должен быть определяем кругом бытия человеческого, и что философия есть знание не столько природы для человека, сколько самого человека для человека. Нельзя не заметить при сем постепенную преемственность вопросов, коими занималась философия во все продолжение существования своего. Первые из них относились более к познанию, последующие наипаче наклонялись к деятельности, а в последних видно участие надежды.

 Но философы, будучи не согласны в законах знания и деятельности, не могли согласиться и в надеждах. Одни, забыв ли собственное самолюбие, или снедаемые им, не устыдились низвести человека в круг бессловесных, пресекши для него все надежды в будущем. Другие возвысили эти надежды до забвения настоящего положения человека. Иные, не видя успеха прочих, решились, смежив взоры для всех целей, спокойно ожидать всего того, что может случиться. Иные, наконец, вздумали держаться середины, не поступая вперед и не отступая назад, и быть равнодушными зрителями всех перемен.

 В этих последних покушениях философии видна опытная мудрость, которая предпочитает постоянное сияние благоразумия минутному блеску остроумия, которая предпочитает знать малое, но основательно, нежели многое, но смешанно, и которая учит познавать для того, чтобы исполнять познанное самым делом. Но вместе приметно и изнеможение гения, который казался доселе неослабным. Дар изобретательности приметно истощался, и заменяем был богатым запасом предшественников. Но вскоре открылся недостаток и в прочих дарах гения. Богатые запасы были бедны надлежащим расположением, насильственное сочетание мнений различных философов, порождая чудовищные системы, с одной стороны отнимало цену у этих самых мнений, а с другой возбуждало врагов против философии. Защитники ее, будучи слабы сами в себе, имели несчастие сами отдалить от себя все способы к отражению. Таким образом, скептицизм новой Академии, который по свойству своему мог служить поводом к лучшей философии, послужил конечным ее пределом. Видя изнеможение своих противников и зная, что с ним неразрывно его падение, тщетно скептицизм сей, в лице представителей своих, умерял свои возражения, вступал во многие условия, как бы желая продлить существование своих врагов, а с ним и собственное бытие; роковая минута приближалась, и он, превратившись почти в друга гонимой им философии, пал вместе с ней.