Читать «Венки Обимура» онлайн - страница 14

Бьется баба, вопит. Стоит мужик рядом, усы, от слез соленые, кусает. Разве только на поле помощник добрый конь? Исстари ведомо: сними хомут с потной лошади, надень на человека, которого лихоманка бьет, — и хворь как рукой снимет! Даже череп конский страшен для темной силы, недаром в деревнях их на тын вздевают. Друг-слуга пахаря и по смерти ему верно служит!

Так-то оно так, а едва подумает мужик, что лишь череп коня ему теперь подмога, и не сдержит сердца, упрек бросит знахарю:

— Э-эх, распросукин ты сын! А еще, бают, человек бывалый, из семи печей хлеб едал — не морщился! Что ж ты, не исцелил кормильца? Мало я тебе даров передарил? Спрячь свои бесстыжие глаза, не то вгоню их единым ударом в твою черепушку!

Опустил глаза Ерема, переморщился. Ладно, ори, орясина! Поглядим, что дальше станешь делать…

— Не меня вини, Митреюшко, — молвил тихо да смиренно. — Все силы свои отдал, все слова заговорные перебрал.

— Да что толку?!

Замотал головой Ерема:

— Знать, напущено на нас!

Страшные слова! Напустить и поветрие можно, и стрелы, и самую моровую язву, оспу-златеницу, всякую другую лихую болесть. А Ерема все плетет из слов тенетник:

— Куроклик я слышал, куроклик! Беда, коль курица петухом поет. Чую напасть неминучую, пролетит над Семижоновкой птица-Юстрица!

Непонятное во сто крат сильней страшит.

— Юстрица?! — заробел мужик, а Ерема так и бьет словами:

На море на Окияне,

На острове на Буяне

Сидит птица-Юстрица.

Она хвалится-выхваляется,

Что все видала,

Всего много едала:

И царя в Москве,

Короля в Литве,

Старца в келье.

Дитя в колыбели…

— Смерть… — догадался мужик, а Ерема кивнул:

— Смерть! Была, ох, была беда, мимо проходила, упредить упредила, да не вняли мы!

— Чему не вняли? — разинул мужик рот да глаза, а Ереме лишь того и надобно:

— Припомни-ка, Митреюшко, что содеялось с Никифором да Степанидой, соседями твоими?

— Известное дело! — хмыкнул Митрей. — Огненный Змей к Степаниде наведался, с чего и родила она черненькую кикимору.

— Так, так, — кивает Ерема. — А припомни свадебку их…

Митрей собрал кожу на лбу складками, но сколь ни тужился, ничего более вспомнить не мог.

— А волчье сердце помнишь? — вкрадчиво подсказал Ерема.

— Какое сердце, прости меня. Господи?

— То самое, что молодым поперек пути бросили!

Не помнил Митрей никакого сердца, какое бросали бы под ноги Никифору со Степанидой, чтобы навлечь на них беду, но тут подскочила Ненила, бабенка вострая, и на язык, и на действо лихая, из тех, о ком говорят: «Лукавую жену в ступе не утолчешь!»

— А я помню, помню! — затараторила она. — Иссуши меня Господь как маковое зернышко, ежели вру. Напущено было на них!

Напущено… опять это проклятое слово. Митрей содрогнулся:

— Кто ж лиходей этот?

— Не иначе угорь-рыба ему подвластна, — нарочно уводил в сторону Ерема. — На утренней зорьке выметнется она на берег и ходит-перескакивает по росе версты на три. Смывает-сбрасывает с себя все свои лихие болести на пагубу человеку. Хитер угорь-змей водяной, злобен. На жало ему запрет наложен на веки вечные за великие прегрешения, но попади отравленная им роса на человека или коня…