Читать «Закат и падение Римской Империи» онлайн - страница 313

Рис. Флавия Максима Фауста.

Важность предстоявшей войны требовала личного присут­ствия Галерия и употребления в дело всех его материальных средств. Во главе громадной армии, набранной в Иллирии и на Востоке, он вступил в Италию с намерением отомстить за смерть Севера и наказать мятежных римлян, или - по собст­венному выражению этого свирепого варвара - с целью ист­ребить сенаторов и предать мечу весь римский народ. Но ис­кусный Максимиан задумал очень благоразумный план обо­роны. Вторгшийся в Италию неприятель нашел все города укрепленными и неприступными, и хотя он проник до Нарни, на расстояние шестидесяти миль от Рима, его господство над Италией ограничивалось узкими пределами его лагеря. Сознавая возрастающие трудности предприятия, надменный Галерий сделал первые шаги к примирению. По его поруче­нию двое из самых высших его военачальников предложили от его имени римским монархам личное свидание; они поста­рались также уверить Максенция, что Галерий питает к не­му отеческое расположение и что он может получить от великодушия этого монарха гораздо более выгод, нежели от сомнительных случайностей войны. Предложения Галерия встретили решительный отказ, а его коварная дружба была отвергнута с презрением, и ему скоро пришлось убедиться, что, если он не поспешит вовремя спастись отступлением, его может постигнуть такая же участь, какая выпала на до­лю Севера. Чтобы ускорить его гибель, римляне охотно тра­тили те богатства, которые им удалось уберечь от его хищни­ческой тирании. И слава Максимиана, и популярность его сына, и тайная раздача больших денежных сумм, и обеща­ние еще более щедрых наград - все это способствовало тому, чтобы ослабить рвение иллирийских легионов и поколебать их преданность Галерию, так что, когда Галерий наконец по­дал сигнал к отступлению, он не без труда убедил своих ве­теранов не покидать знамени, которое так часто указывало им путь к победе и славе. Один писатель того времени ука­зывает на другие две причины неудачного исхода этой экспе­диции, но обе они таковы, что осмотрительный историк едва ли решится придать им серьезное значение. Нам рассказыва­ют, будто Галерий составил себе весьма неверное понятие о величине Рима, потому что судил о ней по тем восточным го­родам, которые были ему знакомы, а когда он увидел свою ошибку, он понял, что его военные силы недостаточны для осады такой обширной столицы. Но обширность города лишь облегчает доступ к нему для неприятеля; к тому же Рим давно уже привык сдаваться при приближении неприятеля, а скоропреходящий народный энтузиазм едва ли мог бы долго бороться с дисциплиной и храбростью легионов. Нам также рассказывают, будто сами легионы были поражены ужасом и угрызениями совести и что эти преданные сыны республики не захотели оскорблять святость своей общей матери. Но когда мы вспоминаем, с какой легкостью в самые отдаленные эпохи междоусобных войн усердие партий и привычка воен­ного повиновения превращали уроженцев Рима в самых бес­пощадных его врагов, нам кажется неправдоподобной такая необыкновенная деликатность со стороны чужестранцев и варваров, ни разу не видавших Италии до той минуты, когда они вступили в нее врагами. Если бы их не удерживали дру­гие, более эгоистические соображения, они, вероятно, отве­тили бы Галерию словами Цезаревых ветеранов: "Если на­шему полководцу угодно вести нас на берега Тибра, мы гото­вы раскинуть там наш лагерь. Какие бы стены он ни пожелал сравнять с землей, наши руки готовы пустить в ход военные машины; мы не стали бы колебаться даже в том случае, если бы имя этого города было Рим". Правда, это - выражение поэта, но этот поэт отличался тем, что строго держался истори­ческой истины и даже навлек на себя обвинения в том, что не позволял себе уклоняться от нее.