Читать «Новые рифмы (стихи)» онлайн - страница 8
Владимир Гандельсман
Потом поэту снится в несказанной
москве, что он один на целом свете
владелец книжицы моей и должен
все время перепрятывать ее.
И как-то она падает, раскрывшись
на той странице, где отрывок этот
как раз заканчивается: "Разврат
нещедрости, - читает он, - и есть
единственный разврат, и вот он, милый".
20 марта 2002
На весах
А пока на весах я стою,
на клеенке белесой,
взвешиванье воспою,
гирьку противовеса,
капли влаги на стенах
склизких и вдалеке
карту мира в растленных
пятнах на потолке,
буду точен, как жизнь,
чтобы два в равновесье
белых клюва сошлись
на весах, - вот он, весь я,
воспою переход
в банное отделенье,
холод горько пахнет
и окна полыхнет воспаленье,
плавай, мыльница, там,
в море круглом,
а покуда к ноздрям
придымится всем углем
эпос трюмов, снастей,
парусины прогретой,
тросов, торсов, страстей,
тьмы запретной.
Поле дымное брани,
шайки неандертальцев,
ямки, выпаренные после бани,
на подушечках пальцев.
9 апреля 2002
Смерть Уайльда
В перстне прельстительный
шарик горит
солнца, тела
золотого стекла.
Гребля. Парит,
в небе забыт,
кто-нибудь длительный.
Голос растлительный:
"К миру спиной?
Нет, загребной.
Дай мне земной
жизни растительной".
Лед голубеющий.
Шелк и фланель.
Милый Бози,
только не егози.
Кофе в постель.
Плещет форель,
хвост не умнеющий.
Все ли умеющий?
Все? О, я рад.
Здравствуй, разврат,
ласково млеющий!
Шарик проколотый,
гибнет Уайльд,
гной из ушей
и из прочих траншей
тела, ах, ай, льд
истый Уайльд,
шарик наш золотый.
Кофе наш молотый.
Так ли, не так ль,
кончен спектакль,
мученик пакль,
мальчик немолодый.
В Танатас изгнанный,
о, древний грех!
Пухловогуб,
холодеет твой труп,
тайно от всех
отойдя от утех
в смрад неизысканный.
В лодке замызганной
ждет тебя друг,
высверки ук
лючин, и вдруг
визг их развизганный.
12 апреля 2002
Косноязычная баллада
Я этим текстом выйду на угол,
потом пойду вдали по улице,
так я отвечу на тоски укол,
но ничего не отразится на моем лице.
Со временем ведь время выветрит
меня, а текст еще уставится
на небо, и слезинки вытрет вид
сырой, и в яркости пребудет виться.
Он остановится у рыбного,
где краб карабкает аквариум
с повязкой на клешне, и на него
похожий клерк в другом окне угрюм.
А дальше нищий, или лучше - ком
тряпья спит на земле, ничем храним,
новорожденным спит покойником,
и оторопь листвы над ним.
Жизнь, все забыв, уходит заживо
на то, чтобы себя поддерживать,
и только сна закладка замшево
сухую "смерть" велит затверживать.
Прощай, мой текст, мне спать положено,
постелено, а ты давай иди
и с голубями чуть поклюй пшено,
живи, меня освободи.
1 мая 2002
Колыбельная
Ире Муравьевой
Через ихние боязни,
от столба к столбу
верстовому праздник жизни
тянешь на горбу.
Как до тех, смотри, дойду вон,
дотяну мешки,
станет праздник жизни явен,
зашуршат смешки
по песку, и грянет ливень.
Щедростью в раю
будет сон твой обусловлен,
баюшки-баю.
А потом, когда на площадь
вывалит толпа,
перестанут вовсе слушать,
радость торопя.
Через дохлые заветы
ослику тащить
упразднение зевоты,
цирк бродячий жить.
Заподозрит меня ражий
дурень, что таю
я неправду, мой хороший,
баюшки-баю.
Только ты не слушай дурня.
Искренен ли я,
не ему судить в позорне