Читать «Украденная книга» онлайн - страница 33

Читал только что свою “Книгу картин ” – как же было уютно в этих глупостях начала девяностых годов! Голова пухла, сердце стучало, картины писались. Начиналась отвратительная эпоха, а я прямо-таки заходился от наслаждения дерьмом – и уютненько было, и счастливо, дома горел свет. Возвращаясь из мастерской, я смотрел на наши окна – свет горит, чего еще надо? И какой только чепухой голова не забита – так было уютно. А не горит – тоскливо, но ничего, сейчас придешь.

Не буду больше писать, потому что не хочу быть ни хоть как-то, ни хоть каким-то. И, наверное, пора замолчать. Не говорить ничего, ни с кем. Молчать. Молчать, чтобы хоть что-то осталось.

Страшно сидеть в двадцать третьем августа – а буду сидеть в нем до конца дней своих, вот что я знаю. Это мое единственное знание.

11 марта

Просыпаться не хочется. Только собрались жить, а жизнь закончилась.

По пейджеру получил сообщение:

“Привет. Идет снег, все деревья в снегу. Все пушистое. Это доброе утро. Такой же день, такой же вечер. Пусть. Целую тебя

(со слов звонящего). 10:13 АМ 110398”.

13 марта, пятница

Леночка, вот я и дома, в который раз рядышком. Настолько во мне все плавает, что не просто кажется, что ты где-то в доме, – в ванной я даже позвал тебя помочь мне, – а я это ощущаю всем своим пусть и отравленным телом.

16 марта, 1.03 ночи

Тихо – и уже привычно тихо – куда-то испаряется жизнь. Зайдешь иногда на кухню, а чайник выкипел. Как хорошо не отвечать ни на чьи вопросы. Не звонит телефон. Не нужно покупать холсты и подрамники. Выдвинул днем ящик в серванте, а там Ленины лекарства, выдвинул другой – нитки, иголки, мотки шерсти, папка с проспектами Тенерифе. Леночка очень аккуратная – всегда привозила карты, программки, экскурсионные проспекты, афишки, поздравления. Всё так и лежит.

Я умру – что-то тоже будет лежать, кто-то, дай Бог, будет говорить: это Сережино. Некоторое время. Потом куда-то расползется, забудется. У меня была трубка Бёрдслея – подарил дяде Юре Якутовичу, была нефритовая ручка Бердяева – подарил не помню кому. Был царскосельский учебник грамматики 1807 года с какими-то надписями – уже не помню чем и про что, – двенадцать лет назад продал в “Пушкинской лавке ”, по-моему, за двадцать рублей. Какая-то грамота с подписью Екатерины Второй пропала, по-моему, еще на Фестивальной. Один дневник потерял, другой сперли, третий смыла вода. Если опубликую те, что остались, – гуманисты проклянут и выкинут из истории искусств. Притом мне наплевать, кто правит бал и что все катится к концу времен.

Хорошо бы иметь в кармане всегда что-то Ленино, но я в пижаме уже три месяца. Обязательно надо сказать друзьям, чтобы похоронили меня с ее Евангелием. Каждому надо подарить что-то свое – именно шерстюковское, – а я ведь даже не знаю, есть ли у меня такое. Даже чашки любимой нет. Как-то была с подписью