Читать «Как звали лошадь Вронского?» онлайн - страница 29
Юрий Графский
– рассказывал дальше Павлинов.
– Один, в песке…
…в пылающих глазах
Еще бежит она – и вся хохочет:
Вот здесь – самый блеск, самая высота! – попутно комментировал он.
– Хохочут волосы, хохочут ноги,
Хохочет платье, вздутое от бега!
Лежу и думаю: “Сегодня ночь,
И завтра ночь. Я не уйду отсюда,
Пока не затравлю ее, как зверя,
И голосом, зовущим, как рога,
Не прегражу ей путь. И не скажу:
“Моя, моя!” И пусть она мне крикнет:
“Твоя, твоя!”
Последние слова произнес с придыханием, с нежным голубиным воркованием, подражая перламутровому клекоту влюбленной дивы. Откуда что бралось? Чтец-декламатор! А всего-то и хотел – остаться в памяти тончавой незнакомой женщины.
Спокойно объяснил:
– Видите, что получилось? Начал с того, что ненавидел, когда говорят
“твоя”, “моя”, а кончил тем, что захотел украсть у мира то, что дорого ему одному. – Помолчал. Продолжил в гнусной профессорской манере, которую сам ненавидел, но не мог преодолеть: – Человечество выстрадало моногамию, практически доказало, что это – лучший способ сосуществования мужчины с женщиной. Блок лишний раз подтвердил это великолепными стихами.
– Блок? – разочарованно выдохнул кто-то.
– А вы думали, Слепнин такой мудрый? – Помолчал. – Нет, братишки, это Блок, бесподобный, ни на кого не похожий.
– Блок, конечно, мудрый, ни на кого не похожий, – заговорил Артур, он все еще стоял посреди комнаты, – но Слепнин тоже ничего. На ту же тему!
Я не люблю взволнованных пожатий,
Лукавых слов, намеков и речей,
Что кто-то где-то ждет меня в кровати.
Люблю я чувствовать, что я ничей!
Своею жизнью я земле обязан,
И большего судьи мне в мире нет.
И все, с чем был и с чем я буду связан,
Принадлежит отныне только мне!
И если вдруг я сам себе наскучу,
Себя своей свободой утомлю,
Я к женщине вернусь: печальный случай
Докажет мне, что я ее люблю.
– Неплохие стихи, – сказал после паузы Павлинов (все ждали, что же скажет именно он). – Но после них особенно остро чувствуешь, что
Блок все-таки умер. – Сдержанный, но нескрываемый смех. Помедлил. -
Вообще-то по паспорту вы лет на двадцать пять моложе меня, годитесь в старшие сыновья. На самом деле – на сто лет древнее, не говоря уже о том, что нескоро дозреете до Блока.
– Один оратор нудно, долго, – начал снова Артур Слепнин, лицо каждой отточенной чертой выражало презрение к стоявшему рядом подстарку, – вопрос исчерпывал до дна. И речь его была, как Волга, и многоводна, и длинна.
Павлинов стоял, опустив руки,и как будто даже не слышал одобрительного смеха, нарочитой бури восторгов. Поднял голову, сказал жестко:
– Вы знать мое хотите мненье? Ответ готов в один момент. Любое! – крикнул в холеное лицо Артура Слепнина, помахал перед ним пальцем. -
С Волгою сравненье всегда сочту за комплимент!
Дальнейшее понеслось в криках, воплях, смехе, объятиях. Он кого-то обнимал, ему жали руки.
– Не ходи к нему! – удерживал Вовчик Евку. – Не стоит выеденного яйца!
– Оставь меня, пожалуйста! – вырывалась она. – Костик, великолепно!
Никого не слушай! Все равно самый остроумный, лучше всех!
– Вы, однако, скрытый талант, – притиралась к нему пепельная. -