Читать «Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари) (Том 2)» онлайн - страница 34

Когда совершались погребальные обряды, стенания стояли по всему миру, и не было никого, кто не предавался бы горю. Придворные облачились в однообразные черные одеяния. Так, последние дни весны редко бывают столь безрадостны.

Глядя ни вишни, цветущие перед домом на Второй линии, Гэндзи вспоминал тог давний праздник цветов.

- "Хоть этой весною..." (174) - прошептал он, ни к кому не обращаясь, и, укрывшись от любопытных взглядов в молельне, проплакал весь день напролет. Верхушки деревьев, растущих на гребне гор, четко вырисовывались в ярких лучах вечернего солнца, над ними тянулись легкие серые облака. Этот пейзаж, прежде ничем не привлекший бы внимания Гэндзи, сегодня взволновал его до глубины души.

- Над вершиной горы

В лучах заходящего солнца

Тающее облако

Цветом своим напомнило мне

Рукава одеяния скорби...

К сожалению, рядом не оказалось никого, кто мог бы услышать эти слова.

Давно отслужили поминальные молебны, а Государь был по-прежнему безутешен.

Некий монах Содзу начал прислуживать во Дворце еще тогда, когда мать ушедшей Государыни носила звание государыни-супруги. С тех пор и поныне он был неизменным наставником высочайшего семейства в молитвах. Снискав чрезвычайное уважение и доверие покойной Государыни и пользуясь особым благоволением Государя, монах этот не раз в самых затруднительных обстоятельствах обращался по их поручению к богам и буддам и слыл в мире мудрейшим старцем. Лет ему было около семидесяти, и последнее время он жил в горах, отдавая дни заботам о грядущем, но ради Государыни решился нарушить свое уединение, и теперь Государь не желал отпускать его от себя. А поскольку и министр уговаривал его вспомнить прошлое и вернуться на службу во Дворец хотя бы на некоторое время, монах согласился, говоря:

- Боюсь, что не под силу мне теперь исправлять должность ночного монаха, но, понимая, сколь велика оказанная мне честь, и помня о милостях ушедшей Государыни...

Однажды в тихий рассветный час, когда те, кто прислуживал Государю ночью, уже разошлись, а другие еще не пришли, монах Содзу, по-стариковски покашливая, беседовал с Государем о различных делах этого мира.

- Есть один предмет, которого я предпочел бы не касаться в разговоре с вами, - сказал он между прочим, - тем более что откровенность в подобных случаях может быть расценена как нечто греховное. Я долго колебался, прежде чем решился заговорить об этом. Однако же, оставив вас в неведении, я обременил бы себя еще более тяжким преступлением7, и одна мысль о грозном взоре небес... Вправе ли я уйти из мира, так и не поделившись с вами тем, что давно уже терзает мою душу? Боюсь, что тогда и Будда сочтет меня недостаточно чистым...