Читать «Четыре Георга» онлайн - страница 77

«Если чувства Ваши таковы же, как и мои, — пишет он жене, — то я уеду в Лиссабон только вместе с Вами или же останусь дома, но с Вами не расстанусь. Ибо без Вас я не то чтобы несчастен, но не могу быть счастливым. И ради Вас, ради самого себя и ради маленькой Эдит я не соглашусь на разлуку. Привязанность, которая должна вырасти между нею и мною за этот год, если богу угодно будет нам ее оставить, — это вещь сама по себе слишком прекрасная и слишком важная по своим последствиям, чтобы поступиться ею из-за небольшого неудобства для Вас или для меня… Обо всем этом мы еще потолкуем на досуге; только, дорогая, дорогая Эдит, ни за что не будем расставаться!»

Вот вам бедный джентльмен-литератор. У Первого Джентльмена Европы тоже были жена и дочь. Любил ли он их так? Был ли им верен? Жертвовал ли ради них своим удобством и показывал ли им высокий пример праведности и чести? Первому Гуляке Англии не было даровано такого счастья. Пиль предложил сделать Саути баронетом, и на это представление король уже дал согласие. Но поэт благородно отклонил баронетство.

«У меня есть, — пишет он, — пенсион, который достался мне заботами моего доброго друга Ч. Уинна, и, кроме того, я получил премию лауреата. Последняя сразу же целиком ушла как взнос по страхованию моей жизни на сумму в 3 000 фунтов, что, вместе с еще одной, более ранней, страховкой составляет мое единственное обеспечение для семьи. Все, что сверх этого, я должен добывать трудом. Работал я всегда ради хлеба насущного, и ничего, кроме хлеба насущного, не заработал, ибо, имея высшую цель, я не искал популярности и не преследовал корысти и посему не имел возможности что-либо откладывать. Прошлый год, впервые за всю мою жизнь, я располагал средствами к существованию на год вперед. Это разъяснение покажет, сколь неразумно и неуместно было бы мне принять сан, весьма для меня лестный, о котором Вы для меня хлопотали».

Как благородна эта бедность литератора в сравнении с богатством его господина! Даже жалкий его пенсион служил предметом для насмешки его врагам, а ведь заслуги и скромность этого государственного пенсионера неоспоримы не то что у другого нахлебника национальной казны, который получал по сто тысяч фунтов в год и тем не менее потребовал у парламента еще шестьсот пятьдесят тысяч.

Другим подлинным рыцарем тех времен был Катберт Коллингвуд; с тех пор как небо сотворило джентльменов, мне кажется, не было на свете лучшего, нежели он. Можно, по-видимому, прочесть о подвигах более славных, совершенных другими людьми; но где найти жизнь, исполненную такого благородства, доброты, прекрасной преданности долгу, где еще найти такое честное, верное сердце? Ярче, стократ ярче, чем блеск успеха и сияние гения, сверкает чистая и высокая слава Коллингвуда. Память о его геройстве и ныне будоражит сердца британцев. А при мысли о его доброте, нежности и благочестии на душе у нас становится тепло и ясно. Когда читаешь, как он и его великий товарищ шли на битву, с которой в истории бессмертно связаны их имена, на ум поневоле приходит старое английское выражение и старое английское понятие: христианская честь. Что за джентльмены они были, какие благородные сердца бились в их груди! «Нам не приходится, любезный Коля, пишет ему Нельсон, — предаваться мелочной зависти; перед нами одна великая цель — встретить врага и завоевать почетный мир для нашей родины». При Трафальгаре, видя, как «Ройал Соверин» в одиночку вторгается в строй объединенных флотилий, лорд Нельсон сказал капитану Блэквуду: «Смотрите, как ведет в бой свой корабль этот славный Коллингвуд! Завидую ему!» И такой же порыв рыцарского чувства возник в сердце честного Коллингвуда. Начиная сражение, он сказал: «Чего бы не дал Нельсон, чтобы оказаться здесь!»