Читать «Дык, или Как московские Митьки достали питерских» онлайн - страница 8
Павел Николаевич Асс
Феде было жалко себя.
«Гад Преображенский, небось, своих спрятал в засаде, щас выскочут… Или папуасы отравленной колючкой в меня бац! И нету братишки Феденьки. Эх!»
Федя услышал хруст песка под чьими-то ногами и поднял голову. Навстречу ему шел грустный Преображенский. Митька держал в руке белый платок и, глядя под ноги, напевал «Вот умру я, умру…»
Федя Стакан глянул на платок в своей собственной руке, на платок в руке Преображенского, заплакал от радости:
— Митька! Друг!
— Федька!
Друзья бросились друг к другу, как будто не виделись больше десяти лет.
— Митька, братишка ты мой! — орал счастливый Федя.
— Ведь ты братишка мне! — отвечал не менее счастливый Дмитрий.
— Дырку вам от бублика, а не Шарапова! — кричали оба, да так, что было слышно в обоих деревнях.
— Воюют, однако! — говорили митьки в Папуасовке.
— Шибко крутое сражение! — раздумывали митьки в Больших Папуасах.
— Помочь надоть! — вскочил Сидор в Папусовке. — Дык, ведь один Митька там против всех Больших Папуасов!
— На помощь к Феденьке! — закричал Саша в Больших Папуасах. Стало быть, одному ему не выдержать супротив Папуасовки!
Две толпы митьков рванули по побережью к обнимающимся братишкам.
— А-а-а!!! — орали они.
Возле счастливых Митьки и Федьки, толпы остановились, недоуменно посмотрели, как те пьют из одной бутылки портвейн, и по побережью пронесся крик:
— Ур-ра!!!
Так кончилась большая папуасовская война. Советы деревень тут же на берегу за ящиком портвейна решили, что такое событие следует хорошенько отметить. Причем два раза, как сказал Федя. Один раз в Больших Папуасах, второй — в Папуасовке. Братишки-митьки занялись подсчетом, сколько ящиков портвейна и бочек пива есть в деревнях, и за сколько дней они их выпьют.
— Дык! — слышались взволнованные голоса. — Елы-палы!
Вдруг все увидели мчащегося по берегу Мбангу.
— Пирато! Пирато! — кричал папуас.
Митьки глянули на море. На горизонте белели паруса кораблей…
Глава шестая
Как отпраздновали примирение
На острове, который я позволил себе назвать Новой Гвинеей, нас встретила толпа бородатых аборигенов, называющих своего вождя «митькой», друг друга «митьками», а всех остальных папуасами. Встретили нас доброжелательно, напоили напитками, напоминающими пиво и портвейн, а узнав мое имя, что-то лопотали и показывали жестами, как будто меня надо разрезать, поджарить на костре и съесть, на что я с присущим мне юмором не соглашался. Мы долго смеялись…
На шлюпках, прибывших с кораблей, сидели серьезные люди в кафтанах, напудренных завитых париках, при шпагах и с мушкетами. Их главный подошел к толпе глазеющих митьков, снял шляпу, сделал изящный полупоклон, подметя перьями шляпы песчаный пляж и заговорил по-английски.
Английского среди митьков никто не знал, а если кто и учил в школе, так от тех знаний ничего не осталось.
— Дык, — сказал Митька, и англичанин повернулся к нему, осознав, видимо, что Преображенский здесь главный. — Ты это, чего уж там… Элементарно, Ватсон… Федь, дай ему портвейна!
