Читать «Соня рапортует» онлайн - страница 166

О Лене и его делах я писала Юргену в 1947 году:

«Лена на работе ценят. Но изматывается он так, что после работы ему бы только добраться до постели. Так что мы оба пребываем в моральном болоте, еще более ужасном, оттого что его болото в Лондоне, а мое — на расстоянии 120 километров. Когда любишь, не так-то весело после трех лет армии видеться дважды в месяц. Маргарита, теперь моя постель — мой университет: каждый вечер я читаю в ней по одной из Юргеновых лекций. Его стиль доставляет мне истинное удовольствие».

В июне 1947 года родители во время папиного отпуска приехали ко мне. Незадолго до их отъезда, как-то ночью, около двух часов, я услышала доносившиеся из их комнаты стоны. У мамы был сердечный приступ. Лекарство не помогало. Единственный телефон, установленный на деревенской площади, не работал. Я, торопясь изо всех сил, бросилась на велосипеде к врачу в ближайший город. Он привез меня назад на своей машине. Но было слишком поздно: мама лежала при смерти. Даже если бы врач приехал раньше, он все равно уже не смог бы ничего сделать. Перед тем, как я оставила мать, страдавшую от невыносимых болей, и кинулась за врачом, она произнесла: «Ах, боже мой, мальчик». Она думала о Юргене, своем первенце, которого любила больше всех остальных детей.

Маму похоронили в нашей деревне на красивом старом кладбище. На могильном камне высечено ее имя, а за ним — имена оплакивающих ее кончину мужа и шестерых детей.

Родители счастливо прожили сорок пять лет. Отца пугала мысль об одиноком возвращении в опустевшую квартиру. Он остался у меня и работал над своей книгой о демографическом положении в колониях. Когда он выходил на прогулку, я всякий раз старалась сопровождать его. Он часто бывал на кладбище. Человек передовой, отец сам смущенно посмеивался над этой своей привычкой, но ходил туда вновь и вновь. Я как-то сказала ему, что как раз с кладбища открывается самый красивый вид на окружающую сельскую местность, и он был мне благодарен.

У фирмы, где работал Лен, заказов было мало, пластик тогда еще считали не более чем плохим заменителем кожи. Жить на два дома было слишком дорого, и я уговорила его приехать в Роллрайт. Летом 1947 года Лен поступил на алюминиевый завод в Банбери, в двадцати километрах от нас. Для ежедневных поездок он купил подержанный мотоцикл.

От Центра не было никаких известий вот уже более девяти месяцев. Еще раз подчеркиваю, что я не обижалась и не сердилась. Я всегда относилась к своей работе не как к средству заработать, а как к деятельности члена коммунистической партии. Наверняка были какие-то причины для такого поведения Центра. Впоследствии так оно и оказалось. Тем не менее чувствовала я себя подавленной. Столько лет отдала я этой работе, а теперь дни стали какими-то пустыми. Мне также было нелегко сообщить Джеймсу и Тому, что связи с Центром больше не существует. Том прошел курс обучения и мог бы приступить к работе радиста. Джеймс снабжал меня информацией, которой у меня накопилось порядочно, но которую я уже не могла передать дальше. Кстати, Джеймс мог бы уйти из авиации и вернуться к своей гражданской профессии, но по нашему желанию остался на военной службе еще на какое-то время. О нем и о Томе я слишком мало рассказала на этих страницах, но, когда я думаю о лучшей части английского рабочего класса, именно они встают перед моими глазами.