Читать «Святой праведный Иоанн Кронштадский в воспоминаниях современников» онлайн - страница 7

Недолго мы оставались дома. Едва успели выпить по стакану чая, а кто и просто так холодной воды, как надо было спешить в фотографию П. П. Шаумана. Настоящий день был для нас особо счастливым днем. Отец Иоанн дал нам слово сняться с нами. Мы не шли, а скорее бежали в ту фотографию, где обыкновенно снимался отец Иоанн. Мы как бы не чувствовали никакого утомления после столь продолжительного богослужения и после стольких часов, проведенных в большом напряжении. Немного мы блуждали по незнакомым нам улицам Кронштадта, чтобы благополучно добраться до фотографии Шаумана. Здесь нас уже поджидали. Отца Иоанна еще не было; да и не скоро он должен был вырваться из рук громадной толпы народа, осаждавшего его в храме. В ожидании его прибытия, мы занялись осмотром больших коллекций фотографических карточек.Пересматривая все эти карточки и группы, я не мог не обратить внимания на одно обстоятельство, весьма любопытное и замечательное. Не было, кажется, ни одной карточки в этом море карточек, на которой отец Иоанн был бы снят совершенно одинаково. Что ни карточка, то у него было иное выражение лица. По временам эта разница достигла таких размеров, что трудно даже было узнать отца Иоанна. Кому его не пришлось видеть, тот, несомненно, не узнал бы его здесь. Заинтересовавшись этим, мы спросили людей, близко знающих отца Иоанна, чем объясняется такое различие фотографий, изображающих одно и то же лицо. Оказывается, что мы подметили нечто весьма верное и характерное. Выражение лица отца Иоанна меняется часто и иногда с поразительной быстротой. Вот почему он и выходит на карточках столь различно. Отчасти это я и сам заметил, следя за отцом Иоанном во время богослужения.Время шло почти незаметно в течение этих выборов среди восторгов, рассуждений, замечаний, советов. Вдруг раздалось: "Едет". Почти все мы бросились толпой к подъезду, чтобы встретить здесь дорогого батюшку. Хотя мы не говорили никому о том, что из собора отец Иоанн поедет в фотографию сниматься с нами, но у подъезда фотографии стояла уже порядочная толпа народа, ожидая его прибытия. Каким-то неизвестным образом люди уже успели открыть наш секрет. Быстро благословив некоторых, отец Иоанн взошел в дом. Мы окружили его. Я и один мой товарищ подхватили его под руки и стали быстро подниматься на головокружительную высоту, чуть не под облака, где была устроена сама фотография. Отец Иоанн, несмотря на свои шестьдесят лет, нисколько не отставал от нас, быстроногих юнцов. Он был весел, постоянно улыбался и ласково по дороге шутил над нашим усердием. Хотя и высоко было подниматься, но мы шли недолго до фотографской вышки, терявшейся почти под небесами. Вот мы и на месте. Восторгам нашим не было конца. Отец Иоанн разговаривал неутомимо то со всеми вместе, то с каждым порознь. Говорил о многом; говорил о нас. Мы делились с батюшкой своими впечатлениями и благодарностью за величайшее утешение, доставленное им нам сегодня в храме. Вот нас начали рассаживать. Отец Иоанн занял почетное место в середине, около него – мы, юнцы. Каждому из нас хотелось сидеть рядом с ним: все теснились и жались к нему. Чтобы угодить нам и распределить нас с большей экономией, нас расположили следующим образом. Один из нас сел прямо на полу у ног его, немного склонив голову на руку отца Иоанна. Он считал для себя великой наградой это положение и готов был бы сидеть все время "при ногу его". Двое сидели рядом с отцом Иоанном, двое стояли позади его, а остальные занимали уже менее ценные места, но они не только были довольны, но гордились еще и этим.Во время рассаживания нас отец Иоанн добродушно шутил над фотографом, который часто подбегал к нему, поправляя то крест, то рясу, то голову, прося наконец сделать веселое выражение лица. Это выходило, что называется, уже по заказу. Как приятно было в эти минуты всем нам, как хорошо у всех было на душе. Всем хотелось, чтобы эти минуты не прекращались никогда, чтобы мы все время были в этой прекрасной, отеческой, милой обстановке.Во время возни с нами фотографа разговор не прекращался. Отца Иоанна спрашивали то об одном, то о другом. Но вот один из наших спутников задал ему такой вопрос, во время которого все как-то особенно присмирели, притихли и стали с необыкновенным вниманием следить за дальнейшим разговором. Один из наших спрашивал, как смотрит отец Иоанн на монашество и благословит ли он его избрать этот путь жизни. Я с замиранием сердца ждал ответа. Предложенный вопрос был и мой жизненный, жгучий вопрос, над разрешением которого я немало трудился и теоретически, и практически. Мне помогали решать этот вопрос и мои товарищи, которых я от всей души любил и уважал. Мне много говорили "за" и "против" монашества. Из любви ко мне большинство мне советовали жениться, рисуя самые фантастические картины счастья семейной жизни и того, каким я буду хорошим семьянином. Говорили даже, с каким удовольствием они будут тогда приходить ко мне пить чай. Не преминули, конечно, упомянуть и о том, что ныне век пара и электричества, что приближается конец XIX века и грядет XX век – век свободы и полного счастья.Вдохновившись, сосредоточенно, ясно и раздельно отец Иоанн отвечал на искусительный вопрос следующее:– Я не знаю ничего лучшего в положении юноши, как отдать всего себя на служение Церкви со всеми своими почти еще нетронутыми и непочатыми силами. Об одном только при этом нужно заботиться, чтобы пройти свой жизненный путь благочестно. Если вы это чувствуете, то Бог благословит вас.Больше отец Иоанн ничего не сказал. Я хотел было предложить ему тот же самый вопрос, но меня таким образом совершенно неожиданно предупредили. Выслушав такой ответ, я уже счел лишним второй раз спрашивать отца Иоанна об одном и том же. Теперь из области колебаний я переходил в область более определенных дум о своем жизненном будущем пути. И действительно, как оказалось впоследствии, мне не нужно было спрашивать отца Иоанна о своем пути. В прошедшем году я получил от него дневник "Моя жизнь во Христе" с собственноручной подписью и благожеланиями. До сих пор я храню эту книгу, как святыню. В том же году от отца Иоанна я получил письмо, в котором он извещал меня, что на мою родину, по моей просьбе, он послал сребропозлащенные богатые святые сосуды, облачения, воздухи, иконы. Как и следовало ожидать, все эти предметы были очень ценны: отцу Иоанну каждый несет свой самый лучший дар. Его письмо ко мне оканчивалось словами: "Ваш покорнейший слуга" и прочее. Каким смущением и трепетом наполнилась душа юного студента, когда он читал эти строки... Он не забудет этого великого смирения пастыря никогда.Когда пришел мой час окончательно избрать путь новой жизни, отец Иоанн прислал мне в благословение небольшую икону святого Митрофана в сребропозлащенний ризе с глубоко сердечной и бодрящей надписью. Да хранит его Господь на многие, многие годы. Может быть, только благодаря ему я пошел твердо и решительно путем той жизни, каким сейчас иду.Другой из наших сотоварищей во время снимания просил благословения у отца Иоанна на служение церкви в сане священника, и он получил это благословение. Замечу кстати. Из всей нашей дружины, снимавшейся с отцом Иоанном, только двое не облеклись в священные одежды. Прочие же или постриглись в-монашество, или пошли во священники. Да и эти двое, отдавшие себя впоследствии миру в самом широком смысле этого слова, были люди светского происхождения. Случайно они попали в Академию и чувствовали себя все время в ней гостями... Поэтому, выходя из Академии, они затерялись где-то в водовороте светской суетливой жизни, от прелестей и соблазнов которой не хотели и не смогли отрешиться.Наконец нас сняли. Отец Иоанн быстро поднялся и пошел, чтобы скорее быть у тех, которые с таким усердием и терпением там, внизу, его ждали. Мы тесно окружили его со всех сторон и не шли, а почти бежали вместе с ним по крутым лестницам вниз, поддерживая его на пути под руки и продолжая осаждать различными вопросами. А спросить было о чем: каждого из нас родственники и знакомые нагрузили в достаточной мере различными просьбами к отцу Иоанну. На половине нашего пути из-под облачных сфер на землю мы должны были проходить комнатой, в которой рассматривали и покупали фотографические карточки отца Иоанна. В этой комнате, вопреки всяким ожиданиям, нас ожидал стол с небольшим "утешением". Хозяйка дома убедительно просила отца Иоанна благословить трапезу. Отец Иоанн уступил ее настойчивым просьбам. Мы, конечно, были приглашены разделить с ним "утешение". Отец Иоанн налил себе вина рюмку, также каждому из нас налил по рюмке и чокнулся со всеми, высказывая при этом различные благожелания нам. Нашим восторгам не было конца. Мы не отступали ни на одну минуту от отца Иоанна. Один просил себе стакан чая, из которого он только что немного отпил. Другой просил его положить в стакан сахара, третий благословить стакан. Так почти постоянно поступают все, бывающие вместе с отцом Иоанном. Угощая нас, отец Иоанн просил нас не стесняться и кушать все предложенное нам радушными гостеприимными хозяевами. При этом он высказал весьма замечательный взгляд на пищу. "Многие, – говорил он, – гордятся хорошей трапезой, столом и, кушая богатые яства, как бы священнодействуют. Пища для них является каким-то божеством, перед которым они преклоняются, которому они служат. Но что выше: человек или пища? Конечно, человек. Все истлеет, все уничтожится, только останется существовать один человек. Поэтому мы должны не благоговеть перед пищей, какова бы она ни была по качеству, а смотреть на нее как бы свысока. Вкушая самые лучшие произведения природы, мы делаем им честь тем, что воспринимаем их в себя". При таком взгляде на пищу человек уже не будет служить и поклоняться рабски ей. И действительно, при таком взгляде на пищу центр тяжести совершенно перемещается. Пища будет у ног человека, какою бы роскошью ни отличалась она.Мы завалили отца Иоанна накупленными карточками, прося подписать их нам на память. Жалко нам было отца Иоанна, потому что ему приходилось очень много писать. Но, с другой стороны, каждому из нас хотелось привезти карточки своим родным и знакомым с его собственноручной подписью. В это время отцом Иоанном, по моей просьбе, был подписан большой портрет, предназначенный одному профессору нашей Академии, которого я особо глубоко чтил и уважал. Конечно, этот портрет я доставил по назначению.Удовлетворив добрую половину наших просьб, отец Иоанн оставил нас, чтобы самому идти к народу, который там, на улице, терпеливо ждал его. Мы почти вслед за ним отправились на нашу квартиру, где он обещался посетить и нас. Когда мы пришли на свою квартиру, то все комнаты уже были полны народом. Собравшиеся были в напряженном состоянии. И понятно – почему. Скоро они будут говорить "усты к устам" с ним. Скоро они будут прикасаться к его одежде, слышать его голос, обращенный к тому или другому в частности, определяющий личное горе каждого человека. Никто из них не видал еще так близко дорогого батюшку, как скоро они должны были увидеть его. Такая близость как-то невольно наэлектризовывала всех. У ворот нашего дома стояла большая толпа, которую полицейские не пускали во двор. Иначе произошла бы страшная давка и никто бы ничего не увидел и ни о чем не успел бы спросить доброго батюшку. Нам недолго пришлось ждать дорогого батюшку. Раздалось знакомое "едет", и мы все бросились снова встречать отца Иоанна. Подхватили его с коляски под руки, стали протискиваться вместе с ним через толпу. Видя наше усердие, отец Иоанн улыбался и, шутя добродушно, говорил:– Тесными вратами и узким путем приходится входить к вам.Началась снова беседа; посыпались опять вопрос за вопросом. Каждый спешил спросить, о чем не успел спросить отца Иоанна в фотографии. Отец Иоанн по-прежнему охотно отвечал нам всем. Мы показали ему в это время письмо одного нашего знакомого, зараженного духом штундизма и толстовства. Будучи искренним человеком, он горячо просил у отца Иоанна разрешения своих недоумении. Отец Иоанн начал читать вслух все это длинное послание. В нем говорилось о бездушности нашего богослужения, о его отрешенности и отъединенности от действительности жизни, о необходимости реформировать всю нашу жизнь, при близить ее к жизни сектантов, отличающейся строгостью нравов, богатством, благими начинаниями и многими другими светлыми сторонами. Много было при этом высказано отцом Иоанном замечательного и достойного внимания. Много глубоких, жизненных и весьма правдивых замечаний. Он говорил о великом значении нашего богослужения, того самого богослужения, которое юный скептик так старательно отрицал, о значении великом, беспримерном христианского храма...Далее отец Иоанн говорил нам о только что совершенном им богослужении, о той необыкновенной радости, какой оно наполняет душу священнослужителя, о той мощи, какую оно дает всякому молящемуся. Заходила речь о массах народа, бывшего ныне в храме, и о возможном здесь влиянии на него пастырей, о неподозреваемой многими великой силе пастырства, с которой не может сравниться никакая другая сила в мире. Говорил об условиях пастырства и подвига в настоящее время. "Жизнь не худа и теперь. Условия жизни одни и те же, и люди одни и те же, что были раньше; только надо нам трудиться и нести тот же подвиг, какой несли первохристиане. И в далеком будущем жизнь нисколько не изменится. Труженики и деятели всегда возможны и всегда будут всеми приветствуемы. Говорю опять, только нужно трудиться и работать над собой день и ночь. Царство Божие на земле, внутри нас, а не где-то там, в далеких пространствах солнц и созвездий, не на каких-то таинственных, нам неведомых островах".Отец Иоанн дал ответы и на все другие недоумения, какие высказывал в своем письме к нему наш юный совопросник. Ответы поражали нас ясностью, жизненностью и правдивостью. Мы все восторгались ими. И нельзя было не удивляться, когда с поразительной простотой и легкостью разрешались все коллизии, по-видимому, неразрешимые, устранялись и разбивались в прах все силлогизмы, по-видимому, самые несокрушимые. В каждом слове его слышалась поразительно глубокая вера: мы слушали "не препретельные слова", а видели "явление духа и силы". Такое слово невольно, как-то мистически увлекает слушателей и настраивает их на новый тон. Люди, владеющие подобным словом,– вожди народа и полновластные владыки душ и сердец человеческих!..В то время, как мы говорили с отцом Иоанном, радушная и гостеприимная хозяйка приготовила небольшую трапезу и просила отца Иоанна благословить ее. Как ни торопился отец Иоанн, однако согласился еще несколько минут провести вместе с нами. Как и у П. П. Шаумана, он ласково угощал всех нас дарами своих почитательниц. На столе оказалась одна рюмка, а нас было много. Батюшка скоро вышел из этого затруднения.– Господа, у нас с вами одна жизценная чаша: и на столе стоит одна чаша. Давайте и выпьем из одной чаши, – сказал он.Налил себе рюмку, отпил из нее немного и начал по очереди нас угощать тем, что там оставалось, наливая рюмку снова, когда в ней оставалось уже очень мало. Подходя к каждому из нас, он говорил что-либо милое, сердечное, ласковое, доброе. К некоторым из нас подходил два раза, к другим – три. Ко мне подходил два раза. Как все было здесь просто, мило, сердечно и любезно. Потом отец Иоанн разрезал сам белый хлеб и начал угощать им всех нас по очереди. Слышались благословения, благожелания. То одна голова, то другая голова юнцов исчезала в объятиях дорогого батюшки. Некоторых он целовал в лоб, в голову. Как хорошо нам было тогда. У нас у всех была не только как бы одна душа, но и как бы одно тело. Никому из нас не хотелось, чтобы эти минуты прекращались хоть когда-нибудь. Но отца Иоанна давно уже поджидали в соседних комнатах. Мы отняли у него немало драгоценного времени. Как ни приятно было нам, а пора было и прощаться с нами. Благословив еще раз нас, отец Иоанн вышел от нас в соседнюю комнату. Растроганный до глубины души всем, что только что видел, слышал, ощутил своим сердцем, я вышел во двор. Был прекраснейший солнечный день. Воздух обильно напоен свежестью всюду кругом распускающейся зелени. Было как-то необыкновенно мягко, тепло. За воротами, которые были заперты, раздавались голоса людей, поджидавших батюшку. Когда я стоял в глубокой задумчивости, перебирая в своей памяти все виденное мной, недалеко от меня что-то промелькнуло в воздухе. Это что-то так быстро пронеслось мимо меня, что я не успел даже ясно различить его очертаний. Я пошел к тому месту, где вслед за этим аэролитом послышался глухой звук от падения этого "чего-то" на сырую землю. Что же оказалось? Когда я подходил к тому месту, то увидел поднимающегося с земли паломника с котомкой за плечами, обутого в лапти. Бедному так хотелось проникнуть в огражденный двор, что он, не имея возможности проникнуть в него вратами, решил "прелазить инуде". Забрался на дерево, с него хотел перебраться через забор, но как-то оступился и спутешествовал неожиданным способом на землю, успевши только перевернуться в воздухе со своей котомкой. Зато скоро...Отец Иоанн уже выходил из нашего дома, окруженный народом и залитый весь солнечным светом. Лицо его казалось озабоченным, взор устремлен куда-то вдаль. Он как бы не видел толпы. Все теснились к нему, ловили его руки, хватали его за полы рясы, в несколько голосов спрашивали его, другие о чем-то горячо молили. Все это обычные сцены там, где появляется отец Иоанн. Батюшка не только благословлял и подавал духовную милостыню бедным страдальцам и мученикам жизни, но и многих наделял щедро вещественной милостыней. Наконец, мы усадили дорогого батюшку. Распахнулись ворота, сильная резвая лошадь быстро покатила пролетку. Мы долго провожали глазами дорогого гостя. За ним бежала пестрая толпа, окружая его коляску со всех сторон. Словно это была какая особая почетная стража. От быстрого бега у бежавших болтались за плечами сумки, слетали шапки, платки, трепались волосы. Сначала многие ничуть не отставали от лошади, окружая попрежнему коляску со всех сторон. Потом толпа начала редеть. Многие стали понемногу отставать и возвращаться обратно. Но было несколько таких скороходов, которые не отставали от лошади ни на один верттток. Отец Иоанн скрылся от нас, окруженный этими своими хотя уже немногими, но весьма усердными спутниками.Говорят, что такое усердие до слез трогает отца Иоанна и он иногда останавливается среди дороги, чтобы обласкать бегущих за ним. Мне казалось сначала очень жестоким со стороны отца Иоанна не обращать внимания на столь усердствующую толпу и не идти на встречу ее горячим желаниям. Но потом я понял, что только одна глубокая любовь к людям вынуждает его так поступать в эти минуты. Если бы он стал останавливаться везде и всюду, то и сотой части не посетил бы тех больных и несчастных, которые везде ожидают его, не успел бы хотя бы по два, по три слова сказать тысячам людей, пришедших к нему отовсюду. Мне вспомнился в эти минуты невольно один рассказ. Один светский человек говорил одному архипастырю, что апостолы ходили пешком, а нынешние архипастыри ездят на четверне в каретах. Архипастырь остроумно заметил своему собеседнику, что тогда паства сама бежала за пастырями, а теперь ее и на четверне не догонишь. За отцом Иоанном и теперь, далеко не в первохристианские времена, следует столько народа, что он принужден бывает даже бежать от толпы на самой быстрой лошади, чтобы не быть ею взятым совершенно в плен.Многие и из посторонних, – слыхал я,– ставят отцу Иоанну в вину его популярность. Но вот вопрос: ищет ли он ее? Не ищет и не искал. Напротив, он везде и всегда избегает всякого проявления благодарности, прячется от разных депутаций и народных демонстраций. При виде встречающей его тысячной толпы он неоднократно говорил:– Что мне с ними делать? Научите, куда от них укрыться...Пробовал отец Иоанн просить своих почитателей с церковной кафедры держать себя скромнее и не устраивать ему триумфов. В редких беседах с представителями печати он просто чуть не умолял их не печатать о случаях исцеления его молитвами и вообще не писать о его деятельности. Наконец, придумывал он разные потаенные входы и выходы, но все напрасно! Чем больше избегал он огласки и популярности, тем больше его преследовали. В конце концов, махнув на все рукой, он сделался совершенно равнодушен ко всему окружающему и не замечает, кажется, что происходит вокруг. Затрут ли его толпой, он будет стоять и ждать, пока кто-нибудь не высвободит его, или сами осаждающие не сделаются снисходительнее. Встречают ли, провожают ли его, он раскланивается, терпеливо все выслушивает и как посторонний свидетель идет далее своей дорогой. За все тридцати пяти лет священнослужения отец Иоанн не только ни разу не вызвал какой-либо демонстрации, но не дал даже малейшего повода заподозрить его в желаний стать предметом демонстративного чествования. Мало того, когда он замечал только желание с чьей-либо стороны эксплуатировать его популярность, он резко и решительно порывал с такими свои отношения.Куда же так стремительно теперь ехал отец Иоанн?Многих ждал дневной покой, только не ждал он отца Иоанна. И мало потрудившиеся отдыхали в полдень, только некогда было отдыхать отцу Иоанну. Его с нетерпением ждали приехавшие издалека и остановившиеся в Доме Трудолюбия, на частных квартирах, в гостиницах. А приезжающих иногда бывает так много, что они ютятся даже на чердаках, сеновалах, паперти собора. Никакие квартиры не могут всех их вместить. Всех нужно было посетить, всем сказать слово ласки, утешения, ободрения, оказать помощь материальную и, может быть, другую, более важную и иногда более нужную и ценную... А вечером, не заходя домой, он должен был ехать в Петербург, где его многие также ожидали, и там нужны были и его молитва, и его помощь, и его слово ласки, ободрения и утешения.Для переездов отца Иоанна из Кронштадта в Петербург и обратно существует даже особый пароход купца П. А. Мотина "Любезный", отданный во всецелое распоряжение батюшки. Вследствие этого батюшке никогда не приходится терять напрасно времени в ожидании пароходов, отходящих с пристани лишь в определенные часы и минуты. Тот же купец зимой возит его до берега по льду на санях с необыкновенной быстротой. На машине отец Иоанн едет большей частью с курьерскими поездами. Весьма часто для него снаряжается даже особый отдельный поезд. Но, несмотря и на эти исключительно счастливые обстоятельства, дающие ему возможность необыкновенно быстро перекочевывать с одного места на другое, отец Иоанн успевает понемногу – и то далеко не везде и всюду – побывать.Так проходит день отца Иоанна. С раннего утра и до самой поздней ночи он все на людях и на ногах. Жизнь отца Иоанна не делится на общественную и частную, как у всех вообще людей. У него нет частной, своей жизни. Он весь и всецело принадлежит народу. Генерал, инженер, ученый, оратор, министр, возвратившись домой, перестает быть генералом, ученым, оратором, министром. Каждый из них в это время отдается семье, знакомым, невинным развлечениям, часам отдыха. У отца Иоанна этого не случалось, говорят, в течение тридцати пяти лет ни разу. Возвращаясь домой после продолжительного и утомительного труда, он находит у себя множество народа, желающего его видеть, десятки новых неотложных приглашений, сотни писем и просьб.У каждого из нас, имеющих свой уголок и домашний очаг, есть определенный час для подкрепления себя пищей. Имеет ли такое время отец Иоанн?– спрашивал я некоторых в Кронштадте. Говорят, завтракать или обедать он попадает домой в году всего, может быть, несколько раз. Где же он обедает? Везде и нигде, всегда и, можно сказать, никогда. По причине множества посетителей он никогда не может назначить часа посещения и никогда почти не может попасть ни на какую вечерю. Поэтому ему приходится терпеливо довольствоваться малым. Там съест что-либо из фруктов, здесь выпьет стакан чая, тут скушает кусок булки или несколько штучек печений. Нередко случается, что в течение целого дня ему не приходится подкрепиться надлежащим образом. Но он и не ищет этого, довольствуясь вполне тем немногим, что Бог пошлет ему там или здесь во время дня.Удивительно мало и спит отец Иоанн. Далеко даже не всегда три-четыре часа глубокой ночи в сутки всецело принадлежат отцу Иоанну. Весьма часто он проводит их в вагоне железной дороги, в карете, а иногда и совершенно не спит. Какой гигантский труд! И этот труд ему приходится нести не в течение какого-либо одного дня или нескольких дней, а в течение целых месяцев, годов, десятилетий. Невольно мне вспомнились в эти минуты наши постоянные жалобы на нервы, недосыпание, недоедание, на пресловутое переутомление. Если бы каждый из нас так трудился, как трудится отец Иоанн, я не знаю, что было бы с нами и каких бы историй еще не повыдумали бы мы в свое оправдание и извинение. Может быть, некоторые от одного представления такого труда не выдержали и заболели бы. Говорят немало о чудесах отца Иоанна. Я их не видел своими глазами, но рассказам о них вполне верю. По моему глубокому убеждению, уже одна эта многотрудная жизнь отца Иоанна сама по себе представляет собой величайшее чудо. Только человек благодатный может выносить в течение стольких лет такую массу непрерывного труда, напряжения, столь много всевозможных лишений. О, если бы нам в течение всей своей жизни сделать хотя бы сотую часть того, что делает отец Иоанн без всякого, по-видимому, труда и усилий. О, как мы были бы счастливы тогда!