Читать «Две книги о войне» онлайн - страница 222

Но вот, рассекая толпу, отшвыривая кого налево, кого направо, бежит по перрону... кто бы вы дума­ли?.. Ма-ма!.. Я ее сразу узнал среди провожающих! Таки доторговалась в своем Кечкемете!.. Когда она вы­рвалась вперед, к ней бросились Паолина и Марика, вы­хватили из рук оплетенную соломой бутыль с вином и рюкзак с продуктами и побежали за нашим вагоном. Но поезд уже набрал скорость. Бутыль кто-то успел схватить в одном из задних вагонов, а рюкзак остался в руках расстроенной Марики.

Эржебет всего этого не видела. Или не хотела ви­деть. Она продолжала махать платком.

Тут поезд вдруг повернул за депо, исчез вокзал с про­вожающими.

Началась длинная-длинная двухнедельная дорога в Ленинград.

Ленинград, 1968—1969 гг.

Добавления

Замечания

Письма

Это была моя первая поездка в осажденный Ленин­град по недавно открывшейся «дороге жизни», в ночь с 23 на 24 декабря 1941 года. Потом — я часто ездил. Рассказы из цикла «Ленинград в блокаде» навеяны именно этими поездками.

Впечатление от первой поездки, конечно, было са­мым сильным. В особенности от «дороги жизни». Еще была ночь, когда мы въехали на лед Ладожского озера. И впереди, и позади нас светились белым, красным, си­ним светом фары сотен грузовых машин. В Ленинград везли продукты, из Ленинграда эвакуированных — женщин, стариков и детей. Чернели в снегах расстре­лянные и сожженные немецкими воздушными пирата­ми машины с грузами, машины, ушедшие передними колесами под лед... Грохотали в морозной ночи трак­торы, подвозя доски и бревна к образовавшейся тре­щине, через которую саперы сооружали настил...

.. .Я приехал в Ленинград в исторический для го­рода день. Постановлением Военного Совета фронта с 25 декабря устанавливалась следующая норма от­пуска хлеба: рабочим и ИТР — 350 граммов, служа­щим и иждивенцам и детям — 200 граммов.

Город — ликовал! Люди плакали от радости, без­молвно пожимали друг другу руки. Дело было не толь­ко в прибавке нормы хлеба на карточку служащего и иждивенца на 75 граммов, хотя и это было большим подспорьем для голодающих людей, а в укрепившейся у всех надежде, что скоро будет прорвана блокада Ленинграда.

(«Старик и сухарь»)

Помню, в тот вечер, как только закончилась воз­душная тревога, я вышел на улицу, постоял у ворот. Мороз был обжигающий. Ярчайшим лунным светом Сыли залиты пустынный проспект в сугробах, обледе­нелые дома-скалы, и стояла тишина, душу леденя­щая.

Из парадной вышли два молоденьких моряка в по­лушубках, с винтовками на ремне. Их провожали по­жилые мужчина и женщина.

Моряки распрощались, и женщина сказала:

Будете в городе — обязательно заходите. Вы те­перь для нас самые что ни есть родные...

Обязательно придем! — ответил первый мо­ряк. — Теперь уж с победой!

Тогда напьемся на радостях. Два дня будем пить! — сказал второй моряк.

Три дня, три! Бог троицу любит! — с какой-то безумной бесшабашностью крикнула женщина.

Ты век готова пить, — мрачным голосом прого­ворил мужчина.