Читать «Беспокойные дали» онлайн - страница 143

Бросьте эмоции, гены поправ.

Можно ли жить с топором за спиною?

Утихомирьте наследственный нрав!…»

Перечитав письмо, Платонов решил: «Надо на зимние каникулы смотаться к шефу. Ему там невмоготу».

Тут же сел за ответ. Долго маялся, никак не находя нужных слов. Всё выходило либо слащавым, вроде леденца для зареванного младенца, либо казенным, как статьи инструкции. Ничего, не придумав, послал красивую новогоднюю открытку с пожеланиями здоровья, терпения и оптимизма. В ней же сообщил о своем намерении в конце января приехать в гости.

…А ещё через день получил письмо от Зарницына, в котором тот сообщал, что Артём Ермолаевич умер три недели назад от обширного повторного инфаркта. Сам он в это время находился в краткосрочном отпуске по семейным обстоятельствам — погиб старший брат. В Пензу вернулся две недели спустя после похорон Прохорова…

«Не может этого быть! Он же мне писал письмо. Оно пришло позавчера. Не может этого быть!» отмахивался от страшного известия Платонов, лихорадочно шаря в ящике стола. Найдя, наконец, письмо, стал искать дату.

Артем Ермолаевич обычно исповедальные письма писал не в один присест — дня два-три, а то и неделю и дат в таких случаях не ставил. Не было даты и в этом последнем письме. На плохо пропечатанном штемпеле пензенского отделения связи Андрей с большим трудом разобрал–таки: письмо было отправлено за три дня до его кончины…

«Где его носило почти месяц? И на каких волах его везли? — взорвался он. — А что же кафедральные лизоблюды не сообщили? Когда делал им отзывы на авторефераты, акты внедрения их научных разработок, вились, как мухи, возле банки с медом. Всё помнили и поздравляли с каждым праздником и с днем рожденья. А вот что умер шеф — ни у кого не хватило ни ума, ни желания вспомнить обо мне и сообщить. Быстро всё забыли. Сволочи!…»

4

Разгар июльской духоты. Безжалостное солнце и липкий воздух, насыщенный парами нефти, моря и перегретой земли, плавили мозг, а тело делали безвольным и ленивым. В такую пору местные аксакалы, отполированные песчаным хамсином до эбеновой черноты, коротают жару в укромных чайханах за неспешными нардами и долгой беседой, а бездомные бакинские собаки, коих в обычное время полным-полно на улицах, прячутся в тени каменных арок проходных дворов. И вот в это апшеронское исчадие ада ворвался, как всегда шумный и самоуверенный, Максим Горский:

— Эй, научный схимник! — весело заорал он с порога, словно не было двух лет беспричинного молчания. — Принимай гостя!

И не дав очухаться изумленному хозяину, сгреб его в свои объятья.

Платонов сразу подметил в друге большие перемены: Макс раздался, приобрел осанистость. Ухоженная короткая щеточка черных усов над верхней губой придавала выражению его лица строгий, официальный вид. Повелительные нотки, которые раньше только изредка проскакивали в разговоре, теперь обрели устойчивую интонацию чиновника высокого ранга.

— Я поживу у тебя недельку, — продолжая тискать и рассматривать Андрея, — категорически заявил Горский. — И не вздумай возражать! Я соскучился по тебе и хочу побыть с тобой!