Читать «В белую ночь у костра» онлайн - страница 82
Юрий Иосифович Коринец
«Это подарок реки! — подумал я. — Молодец, река!»
Поэт среди нас
И опять мы блаженствовали на плоту, который нам возвратила река. Небо очистилось, высоко над нами засверкало солнце, сопровождая нас к морю, залитые светом берега бежали назад — тёмные застывшие ели, и трепещущие берёзы, и кудрявые сосны, и камни между ними, — вдоль самой воды сверкала ярко-зелёная трава и голубели густые заросли бледных незабудок.
Река тоже была голубой, она уже просветлела, очистилась и весело несла нас вперёд.
Наши «универмаги» и мешки с сёмгой,- тщательно упакованные, висели на подгребицах, а мы опять были в трусах. Я лежал на плоту рядом с Чангом. Порфирий и дядя стояли у подгребиц на вёслах.
Тучки ненастные
Мимо промчалися,
Со-олнышко сно-о-ва
Над нами взошло-о! —
пел дядя.
Он пел, взмахивая левой рукой с зажатой в ней трубкой. Правая рука дяди лежала на ручке весла.
— Поёшь, как Шаляпин, — сказал я, щурясь на солнце.
Я лежал на спине в середине плота. Я впитывал всеми клеточками солнечное тепло. Я так соскучился по солнцу!
Дядя всё ещё тянул последнюю ноту, подняв вверх дымящую трубку, — «о-о-о!» — у дяди был глубокий бас! И слух у него был отличный: «абсолютный слух», как говорят музыканты. Пел дядя прекрасно!
— Это ария Лыкова из «Царской невесты», — сказал дядя. — Хорошая ария…
— И очень к месту, — сказал я.
— Не хочешь ли ты постоять у весла?
— Я хочу загорать, — сказал я. — Я всё ещё никак не согреюсь после крушения и после того проклятого ливня. Я промок насквозь.
— Это называется: промок до нитки.
— Я глубже промок: до самого желудка! — сказал я.
— Глубже, чем до нитки, промокнуть нельзя! — сказал дядя.
— Почему? — воскликнул я. — Я промок до желудка! Я нахлебался ледяной воды, когда было крушение, а потом ещё дождь пошёл, я и не просыхал. «До нитки» — значит, одежда намокла, а сам ты сухой… А я промок насквозь!
— Это твой вариант объяснения, — сказал дядя. — А вот мой вариант… Дело в том, что в каждом человеке есть ниточка, очень важная!
— Где — в человеке? — спросил я.
— В глубине, — сказал дядя. — Она всегда натянута, как струна на скрипке. Бывают, конечно, люди вообще без струны, но это пустые люди. Когда струна натянута и звенит — человек в форме. А если она промокнет, раскиснет — она уже не звенит, и человек тогда тоже киснет. И всё у него валится из рук…
— Я помню, когда я пил после крушения чай, у меня кружка валилась из рук…
— Вот в том-то и дело! — улыбнулся дядя.
— А как это понимать — со струной, — спросил я, — в прямом смысле или в переносном?
— Как хочешь, — сказал дядя.
Я задумался. Ветерок щекотал мне кожу, касаясь её невидимыми прохладными пальцами, а когда он отлетал, солнце начинало меня прожаривать. Горячие лучи проникали в меня всё глубже — до самой моей главной ниточки. Я чувствовал, как ниточка всё натягивается и натягивается — вот-вот зазвенит! Между брёвнами подо мной чмокала вода, оттуда тянуло прохладой, запахом мокрого дерева, плот чуть-чуть покачивало, как колыбель, и это было приятно.